Опубликовано на русской странице Мирового Социалистического Веб Сайта 7 и 18 июля, 20 и 31 июля 2007 года.

1. Сталинский террор и политическая ложь

В этом году исполняется семидесятая годовщина самого ужасного года в истории Советского Союза. После того как в августе 1936 года состоялся политический показательный процесс, давший псевдо-юридический предлог для убийства Льва Каменева, Григория Зиновьева, Ивана Смирнова и других вождей Октябрьской революции, Сталин развернул в 1937 году кампанию террора, цель которой заключалась в уничтожении каких-либо остатков марксистской политической мысли и культуры в Советском Союзе. Этот террор был нацелен на уничтожение практически любого, кто играл заметную роль в Октябрьской революции 1917 года или в течение своей жизни был связан в какой-либо форме с марксистской или социалистической оппозицией против сталинского режима либо же соприкасался — лично, через своих товарищей, друзей или родственников — с марксистской политической, интеллектуальной и культурной средой.

Число жертв сталинского режима в 1937–1938 годах остается не вполне точно установленным даже спустя семьдесят лет. Профессор Амстердамского университета Майкл Эллман (Michael Ellman) недавно писал: «Наиболее достоверное число жертв репрессий в 1937–1938 годах колеблется в промежутке между 950 тысячами и 1,2 миллиона человек, в среднем около одного миллиона. Историки, учителя и журналисты, пишущие о российской истории ХХ века, должны исходить из этой цифры»^[2]. Эллман замечает, что появление новых данных может привести к пересмотру этого результата.

Сегодня обнаружены архивные данные, рисующиедетальную картину того, как Сталин и его приспешники в Полит- бюро и в НКВД организовали и провели эту кампанию массового истребления. Военная коллегия Верховного суда СССР сыграла ведущую роль в процессеюридического оправдания массовых убийств. 54 обвиненных были приговорены к рас- стрелу в ходе трех открытых процессов в Москве. Десятки тысяч людей были пропущены через систему закрытых слушаний Военной коллегии и приговорены к расстрелу после «суда», который продолжался всего десять или пятнадцать минут^[3]. Жертвы выбирались по спискам, подготовленным органами НКВД, где одновременно предлагалась мера наказания. Эти списки проходили проверку Сталиным и другими членами Политбюро. Имена жертв включали «ведущих членов ВКП(б), комсомола, советских органов, ВЦСПС, командиров Красной армии и офицеров НКВД, а также писателей, художников и ведущих представителей хозяйственных организаций, которые были арестованы НКВД»^[4]. Сталин и его Политбюро просматривали эти списки и почти во всех случаях соглашались с рекомендациями — по большейчасти это было предложение расстрелять. В Президентском архиве в Москве хранятся 383 таких списка, предоставленные Сталину между 27 февраля 1937 года и 29 сентября 1938 года. В них содержатся имена 44 500 человек. На списках стоят под- писи Сталина и его коллег, а также сделанные ими пометки, написанные карандашом^[5].

Военная коллегия подписала 14 372 приговора в 1937 году и 24 435 в 1938 году. Сталин был ведущим режиссером террора и участвовал в его ежедневных действиях. Напри- мер, 12 сентября1938 года Сталин подписал расстрельные списки Военной коллегии, содержащие имена 3167 чело- век^[6]. Существует достаточно подробная информация о том, как работала Военная коллегия. Тайные суды обычно проводились в Лефортовской тюрьме в Москве. Ходом процедуры, как правило, заведовал начальник коллегии Василий Ульрих. За день коллегия могла рассмотреть тридцать или чуть более дел. Очень часто возникаланеобходимость создавать дополнительные коллегии, чтобы справляться с огромным потоком новых дел. Обычная процедура состояла в том, что обвиненного приводили в комнату коллегии, зачитывали ему обвинение, а затем просто предлагали подписать показания, которые он дал во время «допроса». Независимо от того, соглашался или отрицал подсудимый свою вину, суд на этом заканчивался. После слушания пяти дел коллегия удалялась и принимала решения, которые на деле уже были приняты и подписаны. Подсудимых вновь приводили в комнату коллегиии зачитывали решение— почти всегда это была смертная казнь. Приговор, как правило, приводился в исполнение в тот же день^[7].

Для членов коллегии такая работа считалась тяжелой, и они нуждались в усиленной диете для восстановления сил. Они уходили пообедать в комнату для обсуждений, где им накрывали стол, на котором, согласно свидетельству служащего тюрьмы, были разложены «разные виды закусок, включая несколько сортов колбасы, сыр, масло, черная икра, пирожные, шоколад, фрукты и фруктовые соки». Ульрих запивал еду коньяком^[8].

Работа членов Коллегии не ограничивалась принятием решений. Часто они лично участвовали в расстрелах. Ульрих иногда возвращался домой с работы со следами крови своих жертв на шинели.

Тайные судилища проходили не только в Москве. Параллельные процессы проводились в других городахСоветского Союза. Террор не смягчился до тех пор, пока сталинский режим не уничтожил почти всех представителей марксистской и социалистической культуры, заложившей интеллектуальные основы Октябрьской революции и создания Советского Союза. Советскому обществу были нанесены глубочайшие раны. Русский историк-марксист Вадим Роговин писал:

«Вокруг уничтоженных вождей большевизма образовалась выжженная пустыня, поскольку вслед за ними уничтожались их жены, дети, ближайшие сотрудники. Страх, вызванный сталинским террором, наложил отпечаток на сознание и поведение нескольких поколений советских людей, отбил у многих из них готовность, стремление и способность к честному идейному поиску. Одновременно продолжали преуспевать палачи и доносчики сталинских времен, построившие свое благополучие и благополучие своих потомков на активном участии в подлогах, исключениях, истязаниях и т. д.»^[9]

Преступления Сталина оправдывались при помощи гротеск- ной лжи, которая изображала марксистских противников и жертв бюрократически-тоталитарного режима — в первую очередь Льва Троцкого— вредителями, террористами и агентами различных империалистических и фашистских держав. Но ложь, на которой покоились обвинения московских судилищ в отношении Троцкого и других старых большевиков, была подготовлена историей предшествующих пятнадцати лет. Другими словами, ее истоки уходят в кампанию 1922 года, которую Сталин и его склонные к самоуничтожению союзники Каменев и Зиновьев развязали противТроцкого.

После окончания первых двух Московских процессов — состоявшихся в августе 1936 года и затем в январе 1937 года — Троцкий объяснял, что корни юридического подлога лежат в фальсификации исторических фактов, котораяпотребовалась в ходе политической борьбы против «троцкизма», то есть против политической оппозиции бюрократическому режиму, возглавляемому Сталиным. В марте 1937 года Троцкий писал: «Но остается несомненным историческим фактом, что подготовка кровавых судебных подлогов началась с “маленьких” исторических искажений и “невинной” фальсификации цитат»^[10].

Ни один человек, изучающий истоки сталинского террора и серьезно взвешивающий его результаты, не склонен преуменьшать реакционные в политическом смысле и зло- качественные в социальном отношении последствия исторической фальсификации. На примере Советского Союза мы знаем, что политический процесс, который вначале проявил себя в форме фальсификации истории русской революции, вырос в конечном итоге в массовое истребление российских революционеров. До того как Сталин был вписан в мировую историю в качестве одного из худших убийц, он успел уже завоевать репутацию величайшего лжеца.

Троцкий не только разоблачил ложь Сталина; он также дал объяснение объективным корням и значению громадной системы политического и общественного двуличия:

«Тысячи писателей, историков, экономистов пишут в СССР покоманде не то, что думают. Профессора университетов и школьные учителявынуждены менять наспех написанные учебники, чтоб приспособиться к очередному этапу официальной лжи. Дух инквизиции, насквозь пропитывающий атмосферу страны, питается, как уже сказано, глубокими социальными источниками. Для обоснования своих привилегий правящая каста приспособляет теорию, которая имеет своей целью устранение всяких привилегий. Ложь является поэтому основным идеологическим цементом бюрократии.Чем непримиримее становится противоречие между ней и народом, тем грубее становится ложь, тем более нагло она превращается в уголовную фальсификацию и судебный подлог.Кто не понял этой внутренней диалектики сталинского режима, тот не поймет и Московских процессов»^[11].

Когда мы оглядываемся назад, нас ошеломляет огромное число людей, которые считали себя левыми и при этом были готовы не только верить обвинениям, бросаемым сталинским прокурором Вышинским в лицо старым большевикам, обвиняемым на этих процессах, но и оправдывать их. Значительная часть либерального и левого общественного мнения признала легитимность Московских процессов, поддержав таким путем массовый террор внутри СССР. Несмотря на преступления, совершенные внутри страны Сталиным, многие на Западе рассматривали сталинский режим — по крайней мере до заключения Пакта о ненападении с Гитлером в августе 1939 года — в качестве политического союзника против нацистской Германии. Эти прагматические соображения, связанные с социальным мировоззрением мелкобуржуазных «друзей СССР», лежали в основепросталинской апологетики значительных слоев «левого» общественного мнения. Даже когда ключевые элементы московских обвинений были публично опровергнуты, это было проигнорировано апологетами Сталина^[12]. Работа Комиссии Дьюи — названная так по именилиберального американского философа, возглавившего комиссию по расследованию обвинений Сталина против Троцкого в 1937 году, — проходила в благородной борьбе с циничными, лживыми и реакционными настроениями, пре- обладавшими в левых кругах общественного мнения, в частности, в Великобритании, Франции и Соединенных Штатах.

Работы Э.Х. Карра и Исаака Дойчера

Прошло почти двадцать лет, прежде чем начало рушиться здание сталинистской лжи, построенное в ходе Московских процессов. Ключевым событием в этом процессе стал «секретный» доклад Хрущева в феврале 1956года на ХХ съезде КПСС, в котором впервые был признан преступный характер сталинского террора. Этому разоблачению предшествовали важные достижения в области исторических исследований, которые внесли огромный вклад в более правдивое и глубокое понимание истории Советского Союза и роли Льва Троцкого.

Первым важным событием в исторической реабилитации Троцкого явилась публикация монументальной истории Советской России, написанной Э.Х. Карром (E.H. Carr), особенно четвертый том этой серии под названием Междуцарствие (The Interregnum). В этом томе автор широко использовал официальные советские публикации, доступные на Западе, и дал детальное описание политической борьбы, которая разгорелась в руководстве советской компартии в 1923–1924 годах. Политически Карр не симпатизировал Троцкому. Но он блестяще суммировал и проанализировал сложные вопросы,касавшиеся программы, практических мер и принципов, которые развивал Троцкий в этот трудный и критический период советской истории. Изложение Карра показывает, что Троцкий стал мишенью беспринципного нападения, которое в своей начальнойстадии выросло из субъективных соображений его соперников, движимых желанием личной власти. Хотя Карр находит повод критиковать ответные действия Троцкого против провокаций Сталина, Зиновьева и Каменева, все же историк недвусмысленно рассматривает Троцкого, наряду с Лениным, в качестве монументального героя большевистской революции. В одном из последующих томов Карр писал, что «во многих аспектах» революционного политического действия Троцкий «затмил» даже Ленина. Что же касаетсяСталина, то Карр отмечает, что Троцкий «превзошел» его «почтиво всем». Однакоспад революционного энтузиазма внутри СССР, все более отчетливый после 1922 года, повлиял на политический успех Троцкого.

«Троцкий был героем революции, — отмечал Карр. — Его падение было связано с окончанием героической эпохи»^[13].

Вторым важным событием в изучении советской истории стала публикация известной биографической трилогии Исаака Дойчера:Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк. В апреле 2007 года исполнилось столетие со дня рождения Дойчера; уместно в этой связи отдать дань памяти его достижениям как историка и биографа. Хотя я не согласен со многими политическими суждениями Дойчера — особенно что касается решения Троцкого основать Четвертый Интернационал (Дойчер противник этого), — однако трудно переоценить влияние дойчеровского Пророка. Не было никакого бахвальства в том, что он сравнилсвою работу с трудом Томаса Карлейля, биографа другого революционера, Оливера Кромвеля, которому «пришлось вытаскивать лорда-протектора из-под “горы дохлых собак” — неподъемной груды клеветы и забвения»^[14]. Дойчер с гордостью цитировал одного британского автора, который написал, что первый том его трилогии, Вооруженный пророк, «покончил с тремя десятилетиями сталинистской клеветы»^[15].

В дополнение к работам Карра и Дойчера новое поколение историков в течение 1950-х, 1960-х и 1970-х годов внесло значительный вклад в наше сегодняшнее понимание русской революции, истоков и этапов развития Советского Союза и роли ведущих фигур советской истории. На память сразу же приходят следующие имена: Леопольд Хеимсон (Leopold Haimson), Сэмюэль Бэрон (Samuel Baron), Роберт Дэниельс (Robert Daniels), Александр Рабинович (Alexander Rabinowitch), Роберт Такер (Robert Tucker), Моше Левин (Moshe Lewin), Марсель Либман (Marcel Liebman), Ричард Дэй (Richard Day) и Барух Кней-Пац (Baruch Knei-Paz). Признание ценности их работ и высокого качества их вклада в науку вовсе не означает согласия со всеми их суждениями и выводами. Непреходящее значение их совместных попыток, а также трудов многих других ученых, которых я не смог упомянуть, состоит в том, что они внесли существенный вклад в разоблачение наслоений лжи, искажений и полуправды, которые окутывали историюрусской революции и Советского Союза в течение стольких десятилетий. Речь идет не только о фальсификациях, создававшихся советским правительством, но также и об омертвляющей антимарксистской пропаганде американского правительства в эпоху «холодной войны».

Чтобы представить себе влияние работ этих историков на интеллектуальный климат своего времени, позвольте мне процитировать несколько отрывков из исследования жизни Троцкого, которое было опубликовано в 1973 году в серии «Жизнь замечательных людей» (Great Lives Observed). Эта серия, публиковавшаяся издательством Prentice-Hall, давним распространителем академических учебников, служила базовым пособиемуниверситетских курсов по истории в 1960-е и 1970-е годы. Тысячи студентов, изучавших российскую или новейшую европейскую историю, познакомились с личностью Троцкого, прочитавэту книгу, и вот что они могли прочесть в первом же абзаце:

«С течением времени исторические личности или уменьшаются или вырастают в своем значении. Что касается Льва Троцкого, то после короткого периода затмения время увеличило эту фигуру до такой степени, что он видится сегодня, хорошо это или плохо, одним из гигантов первой половины XX века. Растущий интерес к жизни Троцкого выражается в большом количестве исследований и во внезапном переиздании почти всех его трудов. Для многих людей из поколения “новыхлевых”, он вновь завоевал престижи ореол самого революционного вождя»^[16].

Это введение, основываясь на выводах современных ученых, дало краткую оценку революционной карьеры Троцкого. «Аргументы, поддерживающие представление о значении Троцкого, опираются на его вклад в политическую теорию, его литературное наследие и, кроме всего прочего, на его роль в качестве человека действия». Анализ, проведенный Троцким в качестве теоретика в области общественных сил России, и развитие им теории перманентной революции «говорит о том, что в роли марксистского мыслителя он мог, опираясь на свою творческую силу, пойти дальше формулировок Маркса и Энгельса». Троцкий поэтому заслужилчесть встать в один ряд с «блестящей группоймарксистских теоретиков, таких как Плеханов, Каутский, Люксембург и Ленин». Как писатель Троцкий стоял даже выше этих великих марксистов. «Блестящая игра слов, жгучий сарказм и замечательные биографические наброски выделяют его литературные труды. Когда читаешь Троцкого, то видишь работу литературного художника». Но кроме этого мы видим достижения Троцкого как активного практика. Во введении к учебнику отмечалось, что «роль Троцкого в истории русской революции уступает только роли Ленина», а его «решительное руководство Военно-революционным комитетом открыло дорогу Октябрьскому перевороту …» Отмечаются также его «решительные усилия по созданию Красной армии, несмотря на огромные трудности …»^[17]

Ни одно из этих качеств Троцкого не было известно массам советских граждан.Внутри СССР не существовало какого-либо честного описания жизни и деятельности Троцкого, потому что «советские историки давным-давно ушли от ответственности писать исторические труды;они занимаются гротескными попытками создать новую демонологию». Внутри Советского Союза Троцкий остается «абстракцией зла, воинствующей силой,борющейся против советского народа»^[18]. Но за границами СССР ситуация была иной:

«Советская демонология, абсурдная с самого начала,на Западе по большейчасти опрокинута. Частьтретья дан- ной книгивключает отрывки из сравнительно недавних работ о Троцком. Наилучшим примером этих болееобъективных исследований служит многотомное исследование Эдварда Халлетта Карра Большевистская революция (The Bolshevik Revolution) и подробное трехтомное исследование Троцкого, выполненное Исааком Дойчером. Исторический спор, наверное, никогда не прекратится, но в свете этих недавнихисследований роль Троцкогов истории России можетбыть рассмотрена с новой и более позитивной точки зрения. На Западе ядовитые тучи исчезли: демонологию прогнали. Мы можем сегодня заняться материальными силами и вопросами, которые толкали и вдохновляли действия и поступкиЛьва Троцкого»^[19].

Я привел столь длинные отрывки из этой книги, потому что они дают ясное понимание того, как студенту вуза 35 лет тому назад описывали исторические события, связанные с именем Льва Троцкого^[20]. Когда мы обращаемся к сегодняшним учебникам для студентов, то становится ясно, что мы живем в совершенно другойи гораздо менее здоровой интеллектуальной среде. Но преждечем я вернусь к теме рецензии, мне хотелось бы, пусть кратко,обрисовать отношение к Троцкому в советской исторической литературе после ХХ съезда и «секретного доклада» Хрущева.

Советская история после ХХ съезда

Официальное разоблачение преступлений Сталина в 1956 году поставило кремлевскую бюрократию и ее многочисленных апологетов в трудное положение. В течение почти двух десятилетий генеральной линией трактовки истории служил сталинский Краткий курс истории ВКП(б). Но с той минуты, когдана трибуну ХХ съезда КПССподнялся Хрущев, этот сборникпоразительной лжи, смешанной с человеческой кровью, потерял весь свой авторитет. Но чем его заменить? Сталинистская бюрократия так и не смогла найти удовлетворительный ответ на этот вопрос.

Все значимые вопросы истории российского революционного движения: события 1917 года, Гражданская война, внутрипартийные конфликты 1920-х годов, рост советской бюрократии, отношение Советского Союза к международному революционному движению и его борьбе, индустриализация, коллективизация, культурная политика, сталинский террор — все это неизбежно упиралось в проблему Льва Давидовича Троцкого. Любая критика по адресу Сталина поднимала вопрос: «А был ли прав Троцкий?» Исторические, политические, теоретические и моральные проблемы, выраставшие из разоблачения Сталина и его преступлений, признания катастрофических последствий его политики и влияния его личности на все аспектысоветского общества, не могли быть решены простым выносом тела Сталинаиз Мавзолея и его перезахоронением у Кремлевской стены.

Исаак Дойчер надеялся, опираясь на свое ограниченное политическое кредо, что сталинистская бюрократия в конце концов найдет дорогу к правдивой истории и примирится со Львом Троцким. Надежда оказалась тщетной. Честное отношение к Троцкомупотребовало бы, раньшеили позже, публикации его работ. Но, несмотря на ход времени, разоблачения и осуждения сталинистского режима со стороны Троцкого продолжали сохранять свой взрывной революционный потенциал — ничуть не менее мощный, чем при его жизни.

После прихода к власти Горбачева и провозглашения им политики «гласности» в обществе активно обсуждался вопрос о возможности официальной реабилитации Троцкого. С приближением семидесятой годовщины Октября многие ожидали, что Горбачев воспользуется подходящей возможностью для того, чтобы признать роль Троцкого в руководстве Октябрьской революцией и значение его борьбы против Сталина. Произошло нечто прямо противоположное. 2 ноября 1987 года в выступлении по телевизору перед всей страной Горбачев вновь осудил Троцкого в привычной сталинистской манере. Он заявил, что Троцкий был «чрезмерно самоуверенным, всегда виляющим и жульничающим политиком»^[21]

К моменту этого позорного выступления внутри Советского Союза интерес к Троцкому и борьбе Левой оппозиции против сталинизма быстро рос. Такие советские издания, как еженедельник Аргументы и факты, начавшие печатать, впервые с 1920-хгодов, документы о Троцком, почувствовали огромный прилив интереса со стороны читателей. Троцкисты из Европы,Австралии и Соединенных Штатов стали приезжать в Советский Союз, выступая с лекциями перед большими аудиториями. Речь Горбачева стала явной попыткой отреагировать на изменившуюся ситуацию, но эта попытка обернулась полным провалом. Никто не хотел верить в старую сталинистскую ложь, согласно которой Троцкий не играл никакой роли в Октябрьской революции и вообщебыл врагом Советского Союза.

Не прошло и четырех лет после этой речи Горбачева, как Советский Союз прекратил свое существование. Предупреждение Троцкого о том, что если рабочий класс не свергнет бюрократию, то последняя в конце концовуничтожит Советский Союз и откроет дорогу для реставрации капитализма, оказалось полностью подтверждено.

2. Суэйн, Тэтчер и «миф» о Троцком

Распад СССР в декабре 1991 года еще более резко поставил вопрос об исторической роли Льва Троцкого. В конце концов, крушение Советского Союза нужно было объяснить. Несмотря на то, что ни один ведущий политический руководитель Запада не предвидел падения СССР, ответ буржуазного триумфализма, сопровождавший этот период, казался очевиден. Распад Советского Союза в декабре1991 года стал органическим результатом революции Октября 1917-го. Эта теория, основанная на предпосылке о невозможности некапиталистической формы общества, нашла свое выражениев некоторых книгах,изданных после падения СССР, среди которых наиболее значительным примером является работа профессора Мартина Малиа Советская трагедия (The Soviet Tragedy). Однако все подобные книгиизбегали ставить проблемуисторических альтернатив, то есть являласьли политика Сталина и его наследников единственно возможной для СССР? Если бы в Советском Союзе принимались другие политические решения в ходе его 74-летней истории, не могло ли это привести к совершенно другимисторическим результатам? Коротко говоря: существовала ли альтернатива сталинизму? Я не ставлю этот вопрос в качестве абстрактной гипотезы. Речь идет о том, существовала ли социалистическая оппозиция против сталинизма? Предлагала ли эта оппозиция серьезныеи весомые альтернативы в практическом и программном смысле?

Ответ на эти ключевые вопросы требует серьезного рассмотрения идей Льва Троцкого и оппозиционного движения, которым он руководил внутри страны и по всему миру. Но этого в исторической науке не произошло. Вместо того чтобы развивать достижения прежних поколений ученых и использовать огромные вновь открытые архивные ресурсы, преобладающая тенденция в историографии Советского Союза пошла совсем в другую сторону.

За годы, прошедшие после крушения СССР, возникло явление, которое лучше всего назвать постсоветской школой исторических фальсификаций. Основной целью этой школы является дискредитация Льва Троцкого как важней- шей исторической фигуры, отрицание того, что он воплощал в себе альтернативу сталинизму, что его политическое наследие содержит нечто ценное для сегодняшнего общества и его завтрашнего дня. Каждый историк имеет право на собственное мнение. Но это мнение должно быть основано на серьезном, честноми принципиальном отношениик подбору фактов и изложению исторических данных. К сожалению, именно это качество отсутствует в двух новых биографиях Льва Троцкого, первая из которых написана профессором Джеффри Суэйном^[22] из Университета Глазго, вторая — профессором Университета Брунела в Лондоне Яном Д. Тэтчером^[23]. Эти работы были изданы крупными и влиятельными издательствами. Биография Суэйна вышла в издательстве «Лонгман» (Longman); работа Тэтчера — в издательстве «Раутледж» (Routledge). Их интерпретация жизни Льва Троцкого не имеет каких-либо научных достоинств. Обе работы слабо используют трудысамого Троцкого, дают мало ключевыхцитат и даже игнорируют его важнейшие книги,статьи и политические заявления.

Несмотря на утверждения издателей, что эти биографии опираются на самостоятельные исследования, тексты самих книг не демонстрируют следов того, что Суэйн или Тэтчер пользовались основными архивными собраниями документов Троцкого в Гарвардском и Стэнфордском университетах. В отношении установленных фактов из жизни Троцкого авторы используют два излюбленных приема: эти факты бездоказательно «подвергаются сомнению» или называются «мифами». В то время как Суэйн и Тэтчер относятся к Троцкому уничижительно и даже издеваются над ним, они постоянно пытаются внушитьдоверие к Сталину,обосновать легитимность его действий, часто защищая последнего от критики Троцкого и оправдывая борьбу Сталина против Троцкого и Левой оппозиции. Часто их собственные нападки на Троцкого являютсялишь переработкой старыхсталинистских фальсификаций.

Книги Суэйна и Тэтчера по своему оформлению и объему похожи друг на друга и явно готовились как учебники для студентов. Авторы, конечно,понимали, что для большинства читателей их работы станут первымзнакомством с Троцким; они смастерили их так, чтобы отбитьу читателя всякийдальнейший интерес к теме. Профессор Суэйн с удовольствием объявляет в первом абзацекниги: «Читатели этой биографии не найдут пути к троцкизму»^[24]. Он мог бы добавить, что они также ничего не узнают об идеях Троцкого, о принципах, за которые он боролся, и о его месте в истории ХХ века.

«Миф» о Троцком

Обе биографии заявляют, что оспаривают, подрывают и даже опровергают «мифы» о жизни и деятельности Троцкого. В кратком предисловии к биографии Тэтчера издатель утверждает, что «ключевые мифы о героической революционной деятельности Троцкого, особенно во время революции 1905 года и в годы Гражданской войны, поставлены под вопрос»^[25]. Суэйн утверждает, что в его книге «дается картина, резко отличающаяся от традиционной, в ней большечеловека и меньше мифа»^[26]. Но какие «мифы»разоблачены ими? Характерно, что оба автора нападают на работу Исаака Дойчера, которого они обвиняют в создании героического исторического образа, преобладающего до сего дня. Тэтчер свысока иронизирует, что трилогия Дойчера похожа на «книгу приключений для юношей», и что эта особенность «проявляется в сильных и слабых сторонах томов Дойчера». Тэтчер хочет уверить читателя в том, что биография Дойчерапредставляет собой сомнительную попытку написать былину о герое, где «неоднократно представлены примеры, в которых Троцкий видел дальше и глубже, чем окружающие». C явным сарказмом Тэтчер вменяет Дойчеру в вину, что тот хвалил Троцкого за неправдоподобно длинный перечень политических, практических и интеллектуальных достижений. Онобвиняет Дойчера в недопустимых «домыслах» и упрекаетего за «тягу к сочинительству». Тэтчерпишет, что эти ошибки «подрывают историческую ценность книги, и, как историки, мы должны читать работу Дойчеракритически и с осторожностью»^[27].

Действительно, критический подход необходим при чтении любой исторической работы, даже если это шедевр. Но Тэтчер критикует работу Дойчера не за слабые, а за сильные стороны: прежде всего за мастерское воспроизведение революционной личности. Что же касается конкретных примеров домыслов и уклонов в сочинительство, которые Тэтчер приписывает Дойчеру, то оказывается, что Тэтчер использует неполную цитату из Вооруженного пророка. Если читать отрывок целиком, то применение Дойчером аналогии для того, чтобы воспроизвести настроение, преобладавшее среди большевистского руководства во время острейшего кризиса в период споровпо поводу Брест-Литовского договора в феврале 1918 года, дает нам один из примеров выдающегося литературного мастерства и психологической проницательности автора^[28].

Значение антипатии обоих наших биографов по отношению к трилогии Дойчера особенно ясно проявляется в биографии Суэйна. Последний обвиняет Дойчера в том, что тот «поддерживал и помог распространить миф о Троцком, идею о том, что тот был “лучшим из большевиков”: Ленин и Троцкий совместно осуществили Октябрьскую революцию, с помощью Ленина Троцкий непрерывно боролся со Сталиным, начиная с 1922 года, чтобы спасти революцию от бюрократического перерождения; в этой версии событий Троцкийявляется наследником Ленина»^[29].

Согласно словарю Вебстера, «миф является беспочвенной или ложной мыслью». Но все элементы того, что Суэйн осуждает как дойчеровскую «мифологию Троцкого», основаны на фактах, соответствующих документальным свидетельствам, которые были использованы множеством историков за последние полвека. Хотя Суэйн намекает на то, что Дойчер участвовал в заговоре против исторической правды (он «поддерживал и помог распространить миф о Троцком»), действительная цель Суэйна заключается в дискредитации той исторической работы — как Дойчера, так и других исследователей, — которая в пух и прах разбила сталинистские фальсификации, накопленные за многие десятилетия. Хорошо установленные исторические факты о жизни Троцкого подлежат, по мнению Суэйна, литературному суду Линча и должны быть осужденыкак «мифы». Этим скоропалительным суждениям Суэйна и Тэтчера не дается никакого фактического обоснования, способного выдержать серьезную проверку. Цель их псевдо-биографических трудов заключается в стремлении вернуть Троцкого на то место, которое он занимал до работ Дойчера и даже Э.Х. Карра, то естьвосстановить положение, существовавшее во время самого мрачного периода сталинской школы фальсификации.

Апелляция к авторитетам

Попробуем сейчас рассмотреть метод, который используют эти два профессора в целях дискредитации давно установленных фактов. Один из любимых приемов Суэйнаи Тэтчера состоит в том, чтобы выдвинуть возмутительно провокационное заявление о Троцком, противоречащее известным фактам, а потом защищать его цитатами из работ других авторов. Читателю не предлагается какой-то новый факт, который поддержал бы заявление Суэйнаи Тэтчера, а просто объявляется, что данное заявление основано на работе какого-то другого историка.

Таким именно образом Суэйн сообщает, что он

«активно использовал работы других ученых. Ян Тэтчер заново открыл дореволюционного Троцкого и ясно показал внутреннюю недостоверность работ самого Троцкого. Джеймс Уайт полностью переоценил отношения между Лениным и Троцким в 1917 году, показав, что их представления о перевороте резко различались. Эрик ван Ри сокрушил теорию о том, что Троцкий являлся наследником Ленина. Тридцать лет тому назад Ричард Дэй убедительно показал, что Троцкий вовсе не был интернационалистом, а, наоборот, верил в возможность построения социализма в одной стране. Несколько более спорно то, что Николай Валентинов писал пятьдесят лет тому назад, а именно, что в 1925 году Троцкий вместо сопротивления Сталину заключил с ним союз; однако гипотеза Валентинова, согласно которой Сталин и Троцкий заключили такое соглашение во время тайного свидания, не прошла проверку временем. Есть другие свидетельства, которые подтверждают факт брезгливого сотрудничества между ними»^[30].

Влогике такая форма доказательства называется апелляцией к авторитетам. Но эта апелляцияубедительна лишь в той степени, в какой мы этим авторитетам доверяем. Конкретное разногласие не разрешается простым цитированием Тэтчера, Уайта, ван Ри, Дэя и Валентинова. Мы должны знать что-то дополнительное о них самих, об их работах, о причинахсделанных ими выводов. И мы также должны знать, в самом ли деле они придерживались тех мнений, которые им приписывают. Мы вскоре увидим, что это последнее условие весьма важно для читателейработ профессоров Суэйна и Тэтчера,поскольку в отношении них ничего нельзя принимать на слово.Что касается указания Суэйна на профессора Джеймса Уайта из Университета Глазго,то этот профессоредва ли может быть признан авторитетом — для любого, знакомого с его работами, — в области истории, связанной с Троцким, если ему вообще можно верить^[31]. Что же касается ван Ри — являющегося одним из любимых источников для Тэтчера, — то к его историческим работам нужно подходить с опасением и зажав нос. В прошлом маоист, а в настоящее время ярый антикоммунист, он недавно дал следующую оценку Ленина и Троцкого в книге Мировая революция: коммунистическое движение от Марксадо Ким Ир Сена (World Revolution: The Communist Movement from Marx to Kim il-Jong):

«В конце концов, они были жуликами, вождями банд политических головорезов. Они наслаждались Гражданской войной. Они объявили Красный террор, потому что воображали себя актерами в фантастической исторической драме. Им посчастливилось повторить роль, которую столь провально сыграл Максимилиан Робеспьер, и они были полны решимости сыграть ее так, чтобы на этот раз никого не осталось в живых, кто смог бы выбросить их со сцены. Ленин и Троцкий гордились тем, что презирали демократию и гражданские права. Они наслаждались про- явлением собственной жестокости»^[32].

Оставим в стороне выспренний язык этого отрывка; ни одно из заключений профессора не может служитьпримером трезвого исторического суждения. Профессор ван Ри явно полон злобы, он считает себя политически обиженным. Его никак нельзя считать способным выразить обоснованное суждение об отношениях Ленина и Троцкого. Тем не менее, согласно цитированному мной отрывку, ван Ри считалЛенина и Троцкого партнерами в их преступлениях, разделявшими одно и то же мировоззрение. В той степени, в какой ван Ри придерживается этого мнения, как мог он «сокрушить теорию о том, что Троцкий являлся наследником Ленина»? В вопросе об отношениях между Лениным и Троцким слово «наследник» имеет политический, а не юридический смысл. Считать ли Троцкогонаследником Ленина или нет — историки будут спорить об этом в течение десятилетий. Этот вопрос невозможно разрешить с помощью одной статьи, даже если бы такая статья была написана ученым, вооруженным гораздо более широкими знаниями, умением, проницательностью и суждением, которыми располагает г-н ван Ри. Когда Суэйн утверждает, что ван Ри «сокрушил теорию о том, что Троцкий являлся наследником Ленина», то это лишь доказывает, что Суэйн не продумал с достаточным вниманиемсложные исторические, политические, общественные и теоретические вопросы, которые вырастают из любого серьезного исследования отношений между Лениным и Троцким.

Рассмотрим теперь упоминание Суэйном профессора Ричарда Дэя для обоснования провокационного заявления, согласно которому Троцкий «вовсе не был интернационалистом, а, наоборот, верил в возможность построения социализма в одной стране». Я должен признаться, что протер глаза от удивления, когда увидел ссылку на профессора Дэя в пользу такого странного заявления. В отличие от двух предыдущих господ, профессор Дэй является выдающимся и уважаемым историком, который в течение нескольких десятков лет серьезно изучалборьбу внутри советского правительства в 1920-е годы по вопросам хозяйственной политики. Он, в частности, подверг серьезному анализу работы Е.А. Преображенского и раскрыл перед публикой значительные разногласия, которые существовали внутри Левой оппозиции в отношении важных проблем экономической теории и практики.

Ссылка Суэйна на Дэя содержит как искажение, так и фальсификацию истории. В работе, упоминаемой Суэйном, Лев Троцкийи политика хозяйственной изоляции (Leon Trotsky and the Politics of Economic Isolation), Дэй использует ряд формулировок, предполагающих, что Троцкий не исключал возможности социализма в одной стране, но боролся против теории, считавшей, что подобная цель может быть достиг- нута, как настаивал Сталин, на основе автаркии. Кроме того, освещение Дэем позиции Троцкого делалось в контексте изложения дискуссии о советской хозяйственной политике. Суэйн выхватывает лишь несколько неточныхфраз, написанных Дэем в начале книги, и передергивает основную линию анализа, проводимую в целом. Какими бы недостатками ни страдала аргументация Дэя, в его книге нет ничего, что подтверждало бы утверждение Суэйна,согласно которому Троцкийне был интернационалистом^[33]. Это заявление является грубой фальсификацией позиции, изложенной в работе Лев Троцкий и политика хозяйственной изоляции^[34].

Я не буду тратить время на опровержение отсылки к Валентинову, старому меньшевику и яростному противнику Троцкого. Суэйн даже не считаетнужным дать читателюточную цитату из работ Валентинова. Не приводится никаких доказательств заявленной точки зрения. Что же касаетсярассказа Валентинова о «секретном свидании и договоре», то сам Суэйн признает, что это свидетельство «не прошло проверку временем». Иначе говоря, весь рассказ был выдумкой. Но зачем тогда Суэйну упоминать о нем сегодня?

«Риторический интернационализм»

Использование Суэйном источников, которые, по его собственному признанию, являются недостоверными, свойственно его циничному отношению к историческим событиям. Он не брезгует высказывать утверждения, опровергающие известные и хорошо установленные факты, касающиеся жизни Троцкого. Он пишет, что «Троцкий верил в мировую революцию, но не больше и не меньше, чем все другиебольшевики, и, как у всех большевиков, эта вера являлась по большей части риторической»^[35]. Иначе говоря, согласно Суэйну, не было разницы между той ролью, какую перспектива мировой революции играла в жизни Льва Троцкого, и тем местом, которое она занимала в мыслях и действиях Молотова, Ворошилова или Сталина! С чего начатьопровержение столь глупого утверждения?

Читателям предлагают поверить, что политические концепции, которые направляли политические действия Троцкого в течение почти сорока лет и которые нашли выражение в бесчисленных выступлениях, сотнях речей и докладов, тысячах статей и книг, представляли собой лишь показное актерство, лишенное интеллектуальной, эмоциональной и моральной подоплеки. Все это, мол, было лишь политической игрой, прикрытием для национальных, по существу, целей, связанных с фракционной борьбойТроцкого за власть в Советском Союзе. Суэйн пишет:

«Его критика неудавшейся немецкой революции в 1923 году была всего лишь камуфляжем для атак на тогдашних его противников, Зиновьеваи Каменева. Ту же самую цель преследовали его работыо Всеобщей забастовке в Англии, хотя в то времяего противниками были Бухарин и Сталин. Что же касается его энтузиазма по поводу Китая в 1927 году, то это тоже было, по существу, направлено на внутренние дела … Лишь в эмиграции, в 1933 году, когда он похоронил уже концепцию термидора, лишь тогда Троцкий подхватил идею, согласно которой возрождение рабочего движения в Европе принесет пользу Советскому Союзу и остановит перерождение рабочего государства. Тогда интернационализм оказался в центре его идей»^[36].

По-видимому, Суэйн думает, что его читатели-студенты абсолютно ничегоне знают об этих вопросахи событиях. Он не дает ни малейших доказательств в пользу своих выводов. Он также не пытается подкрепить свои мнения на основе анализа работ Троцкого. Такое вопиющее упущение отражает отсутствие у него интереса к Троцкому как писателю в целом. Суэйн даже говорит своим читателям, что его биография не ссылается на «крупную» работу профессора Баруха Кней-Паца Социальная и политическая мысль Льва Троцкого. Суэйн признает, что это упущение может удивить исследователей Троцкого. Но он защищается тем аргументом, что Кней-Пац якобы уделил работам Троцкого чрезмерное и незаслуженное внимание:

«Кней-Пац разбирает по темам опубликованные работы Троцкого, собирая вместе ранние и более поздние труды в связное повествование; такой подход делает Троцкого гораздо более значительным мыслителем, чем он был на самом деле. Троцкий писал очень много, и как журналист он всегда с удовольствием писал на темы, о которых знал очень мало»^[37].

Когда историк высказывает столь безоговорочное суждение, то публика вправе ожидать немедленного доказательства этих слов. Суэйн должен был бы указать на определенные статьи, в которых Троцкий показал себя невежественным и незнакомым с темой, о которой пишет. Суэйн не приводит ни одного примера такого рода. Вместо этого он повторяет:

«Троцкий мог красиво писать, но философом он не был»^[38]. На самом деле Троцкий и не утверждал, что он философ. Но это не мешало ему понимать гораздо глубже и конкретнее, чем другим философам его поколения, социальные, политические и экономические реалии эпохи. Кто лучше понял природу империализма и фашизма ХХ века: Мартин Хайдеггер, напоказ расхваливавший Гитлера, или Троцкий? Кто глубже и яснее понимал банкротство фабианского реформизма в Великобритании: Бертран Рассел или Троцкий?^[39]

Более честный и требовательный к себе историк включил бы в анализ места Троцкого в истории литературы следующий отрывокиз дневника великогонемецкого литературного критика Вальтера Беньямина: «3 июня, 1931 года … Вчера вечером сидел в Cafe du Centre с Брехтом, Брентано и Гессе. Зашел разговор о Троцком; Брехт утверждал, что есть основательные причиныполагать, что Троцкийявляется величайшим из современных европейских писателей»^[40]. Можно лишь представить себе, что сказал бы Суэйн своим собеседникам, если бы пил пиво за одним столом с ними. «Ну, возможно, Бертольт. Но Троцкий не философ!»

По мере того как читаешь всю эту биографию, не перестаешь удивляться степени безразличия, которую Суэйн проявляетк работам Троцкого. Многие из его наиболее важных трудовлишь мельком упомянутыили вовсе забыты. Хотя Суэйн признает ключевую роль Троцкого в победе Краснойармии во время Гражданской войны, он игнорирует важнейшие работы Троцкого в вопросах военной теории. Это большое упущение, ведь множество политических и теоретических разногласий между Троцким и фракцией Сталина в более поздние годы уходят корнями в споры о военной политике^[41]. В книге Суэйна отсутствуют упоминания о выдающихся манифестах и выступлениях Троцкого на первых четырех Конгрессах Коммунистического Интернационала (1919–1922). Он игнорирует прозорливый анализ Троцким феномена восхождения американского империализма, завоевания им мировой гегемонии в противовес все более зависимой и находящейся в процессе упадка Европе. Это не мешает Суэйну помпезно провозгласить, что Троцкий «не имеет никакого понятия о европейской политике»^[42]. С таким же успехом можно писать, что Эйнштейн не имеет никакогопонятия о физике! Нелепые рассуждения подобного рода выставляются с одной-единственной целью: забить головы учеников, которым незнакома жизнь Троцкого и исторический период, в котором он жил, интеллектуально дезориентирующей путаницей.

Попытка Суэйна превратить Троцкого в исполненного энтузиазма сторонника сталинской программы «социализма в одной стране» является гротескным искажением и прямой фальсификацией его действительных взглядов. Суэйн приписывает Ленину авторство этой концепции, замечая, что в лекции Сталина, в которой тот изложил новую программу, была использована цитата из статьи Ленина 1915 года. Суэйн не объясняет, что Сталин вырвал цитату из контекста и удобно проигнорировал множество заявлений Ленина, где тот прямо связывал судьбу социализма в России с мировой революцией. Упоминая серию статей Троцкого 1925 года К социализму или к капитализму?, Суэйн утверждает, что логика статей «ясна. Социализм в одной стране можно построить, если следовать правильной хозяйственной политике и постепенно повышать государственные капиталовложения в промышленность»^[43].

Если отождествить возможность начала социалистического строительства в СССР (что Троцкий поддерживал и защищал) с долговременной жизнеспособностью советской формы национализма (что Троцкий напрочь отвергал), то теоретическое содержание и политические последствия дискуссии об экономической политике окажутся непонятными. Хотя работа К социализму или к капитализму? была написана в 1925 году, когда Троцкий еще продолжал анализировать последствия национального сдвига в теоретических рамках советской экономической политики, он открыто предупреждал о том, что долговременное выживание мирового капитализма означало бы, что «социализм в отсталой стране оказался бы лицом к лицу с грандиозными опасностями»^[44]. В сентябре 1926 года он объявил, что «оппозиция глубоко убеждена в победе социализма в нашей стране не потому, что нашу страну можно исключить из мирового хозяйства, а потому, что победа пролетарской революции должна совершиться во всем мире»^[45]. Иначе говоря, социализм может быть построен в России, если рабочий класс завоюет власть в революционной борьбе за ее пределами. Доклад Троцкого на XV партийной конференции 1 ноября 1926 года стал развернутой атакой на перспективу национального социализма^[46]. Суэйн, конечно, игнорирует этот и другие ключевые тексты, которые нужно было бы рассмотреть, чтобы правильно осветить тему «социализма в одной стране».

Суэйн о 1923 годе

Освещение Суэйном важнейшего начального этапа в борьбе Троцкого против перерождения ВКП(б) сводится по существу к защите крепнущей фракции Сталина против критики Троцкого. Особенно примечательным является осуждение Суэйном письма и серии статей, которые Троцкий написал в начале декабря 1923 года под общим названием Новый курс. Суэйн пишет:

«В программной статье Новый курс, написанной 8 декабря и после некоторой перепалки опубликованной в Правде 11 декабря 1923 года, Троцкий осудил все более бюрократизирующееся руководство партии, утверждая, что старое, сложившееся руководство находится в конфликте с новым поколением. В излюбленной им манере преувеличенной аналогии он сравнил ситуацию среди большевистских вождей с периодом в истории германской Социал-демократической партии, когда давнишние радикальные сторонники Маркса и Энгельса незаметно превратились в апостолов реформизма. Это был зримый образ, однако Каменеву, Сталинуи Зиновьеву вряд ли понравился намек на то, что только Троцкийостался настоящим революционером, а они превратились в реформистов».

«Публикацией Нового курса Троцкий не только обидел своих коллег по Политбюро, но и, по меркам большевиков, обеспечил им моральное преимущество. Он заключил соглашение и сам же его нарушил. То же самое он сделал с Лениным во время Брест-Литовского кризиса. Во время “профсоюзной дискуссии” он вошел в комиссию Зиновьева, но только для того, чтобы сделать заявление, что он в ней работать не будет. Резолюция против фракционности, принятая X съездом партии, была направлена именно на предупреждение подобного поведения. Можно спорить о том, являлось ли поведение Троцкого осенью 1923 года фракционным, но работа Новый курс была такой бесспорно. Он подписал соглашение, а потом порвалего и в придачу оспорил революционный авторитет своих товарищей по Политбюро»^[47].

Суэйн предлагает нам здесь не объективное описание политических разногласий, вопросови событий, связанных с конфликтом внутри советской Компартии, а всего лишь свою собственную пристрастную защиту тех, кто оказался тогда мишенью критики Троцкого. Злобные ссылки Суэйнана поведение Троцкого во время Брест-Литовского кризиса в 1918 году и профсоюзного конфликта в 1920 году звучат так, как будто они скопированы из речей самогоСталина. Суэйн учит нас, что Каменеву, Зиновьеву и Сталину «вряд ли понравилась» критика Троцкого, как будто это опровергает саму критику Нового курса.

По меньшей мере странно, что в 2006 году историк осуждает Троцкого за «фракционное» поведение в ситуации, которая дала начало одному из эпохальных политических конфликтов ХХ века. На стороне Суэйна перевес ретроспекции; он знает,что из всего этого вышло. Подавление внутри- партийной демократии, против которой протестовал Троцкий, в конце концов выросло в тоталитарную диктатуру, которая осуществила массовыеубийства. Хотя критикаТроцкого, вероятно, задела самомнение Каменева и Зиновьева, этих двух старых большевиков ждала намного более ужасная судьба от рук Сталина тринадцать лет спустя. Поразительно, что Суэйн укоряет Троцкогов «преувеличении» за то, что тот предупреждал об опасности политического перерождения старого поколения вождей большевизма. История, к сожалению, показала, что указание Троцкого на пример германской социал-демократии было не преувеличением, а, наоборот, преуменьшением размеров трагедии, которая ожидала большевистскую партию.

Что же касается конкретного обвинения, будто публикация Нового курса представляла собой недостойное и фракционное поведение, то это мнение не основано на каком- либо честном прочтении фактов истории. Суэйн с большим удобством для себя опускает тот факт, что Политбюро находилось в руках тайной фракции, составленной Сталиным, Зиновьевым и Каменевым, — фракции, которая была основана не на программном согласии, а на связывающем заговорщиков решении подорвать политическое влияние Троцкого. Троцкий, таким образом, вынужден был работать в Политбюро, исход внутренних дискуссийкоторого определялся ex parte — закулисными соглашениями, заключенными Сталиным, Зиновьевым и Каменевым. Крометого, как вполне ясно объяснил Э.Х. Карр в 1954 году, письмо Троцкого от 8 декабря — один из материалов, известных под именемНовый курс, — имело глубоко принципиальный характер.

Карр также объяснил, что триумвират и Троцкий подошли к резолюции от 5 декабря 1923 года относительно партийной реформы с очень разными целями и критериями. Для Сталина, Каменева и Зиновьевасам текст резолюцииимел второстепенное, даже третьестепенное значение. Их мотивы в достижении соглашения с Троцким определялись чисто тактическими соображениями, связанными с борьбой за власть. Поскольку партийная оппозиция по отношению к растущим бюрократическим и самовольным методам руководства росла, триумвиры пытались предотвратить или по крайней мере задержать открытый разрыв Троцкого с руководством Центрального Комитета. В отличие от этого Троцкий рассматривал резолюцию как принципиально важную. Карр отметил эту разницу между Троцким и его противниками.

«Троцкий привык к тому, что разногласия в партии вели к открытому спору, и в итоге дискуссия завершалась партийной резолюцией; поэтому он придавал письменной резолюции значение, которого, при новом партийном руководстве, она уже не имела»^[48].

Оценка Карра была поддержана историком Робертом В. Дэниельсом в его ценной работе Совесть революции. Комментируя ход событий, завершившийся появлением Нового курса, Дэниельс пишет: «Троцкий, сознавая враждебное отношение к нему, которое едва ли могла скрыть принятая резолюция, попытался в своем открытом письме к партийной конференции 8 декабря пояснить смысл реформы. Это письмо было энергичным подтверждением и объяснением резолюции 5 декабря, которое подчеркивало роль рядовых членов партии в претворении этого решения в жизнь …»^[49]

В изложении Суэйна полностью отсутствует анализ объективных процессов, связанных с углубляющимся политическим конфликтом. Суэйн почти не упоминает об изменениях в стране, ставших следствием новой экономической политики, и их влиянии на внутрипартийную жизнь. Он не описывает, политически или интеллектуально, противни- ков Троцкого. Он не рассматривает перемены в социальном составе большевистской партии и не анализирует феномен бюрократизма, который привел к столь катастрофическим последствиям в судьбе большевистской партии и советского общества.

Описание Суэйном последней ссылки Троцкого

Суэйн посвящает последним двенадцати годам жизни Троцкого всего 25 страниц. Было бы комплиментом назвать его рассказ об этом периоде поверхностным. Наиболее ката- строфическое событие в европейской истории после Первой мировой войны — приход к власти в Германии Гитлера и нацистской партии — практически опущено. Суэйн не замечает связи между этим событием и важнейшими политическими решениями Троцкого во время его последней ссылки: призыва к политической революции внутри Советского Союза и к основанию Четвертого Интернационала. После краткого замечания, что после высылки из СССР и своего прибытия на Принкипо в 1929 году Троцкий призвал своих сторонни- ков оставаться внутри Коммунистического Интернационала, Суэйн пишет: «К 1933 году он изменил свое решение …»^[50] Отсутствует ссылка на катастрофическое событие, которое вызвало это изменение программы — приход Гитлера к власти в результате предательства Коммунистического Интернационала и его германской секции. Суэйн не дает оценки работ Троцкого о кризисе в Германии. Стоит подчеркнуть разницу между почти полным молчанием Суэйна и рассказом Э.Х. Карра о попытках Троцкого поднять германский пролетариат против угрозы фашизма. В своей последней работе Сумерки Коминтерна Карр находилработы Троцкого о германском кризисе 1931–1933 годов столь важными, что включил в свою книгу приложение на эту тему. Он писал:

«Троцкий так настойчиво и, по большей части, столь проницательно комментировал ход событий в Германии, что это необходимо отметить»^[51].

Московские процессы и последовавшие за ними чистки описаны Суэйном всего в нескольких предложениях; им уделено меньше внимания, чем кратковременной связи Троцкого с Фридой Кало в Мексике. Наиболее важная политическая работа Троцкого Преданная революция охарактеризована одним предложением. Эмоциональные статьи Троцкого об Испанской революции, его предупреждения, что политика Народного фронта открывает дорогу победе Франко, вовсе исключены из рассказа Суэйна. Отсутствует упоминание о Переходной программе, базовомдокументе Четвертого Интернационала. Суэйн также замалчивает последние полемические работы Троцкого о природе СССР.Наконец, Суэйн заканчивает свою биографию замечанием, что Троцкий сделал бы лучше, если бы вообще оставил политику после Октябрьской революции и занялся чистой журналистикой, где он, согласно Суэйну, мог бы «писать на темы, о которых знал очень мало».

3. Метод исторических фальсификаций Тэтчера

Я уже вкратце упомянул метод Яна Тэтчера. Давайте вернемся к этой теме и рассмотрим три абзаца из Введения к биографии Троцкого, написанной Тэтчером.

«Из своего повествования о событиях 1917 года лишь сам Троцкий выходит с почетом. Если бы в 1924 году были приняты егоаргументы из Уроков Октября, то толькоодин человек годился бы на смену умершему Ленину — сам Лев Троцкий. Ясно поэтому, что, будучи обвиненными в грехах меньшевизма в 1917 году, коллеги Троцкого пытались опровергнуть его Уроки Октября. Сделали они это в серии докладов и статей, которыебыли затем собраныи опубликованы в форме книги на русском и других языках.

Ведущие большевики (включая Каменева, Сталина, Зиновьева и Бухарина) и представители Коммунистического Интернационала и Коммунистического союза молодежи доказывали, что работа Троцкого не дает правдивой истории Октябрьской революции. Противники Троцкого утверждали, что если обратиться к важнейшим доку- ментам того времени, например, к растущей библиотеке мемуаров, то можно увидеть, насколько его память исказила действительность. Самое главное в том, что Троцкий преуменьшил роль Ленина и большевистской партии и преувеличил свой собственный вклад. Неверно, напри- мер, утверждать, что в 1917 году все время шла постоянная борьба между Лениным, пытавшимся перевооружить партию теорией перманентной революции Троцкого, и право-меньшевистской фракцией внутри рядов большевиков. На самом деле анализ Ленина в 1917 году вырос из давно разработанной {им} теории русской революции. Поскольку Ленин убедил своих коллег в правильности этой развивающейся стратегии, то ни Ленин, ни партия никоим образом не находились под влиянием Троцкого или троцкизма.

Наоборот, продолжают сторонники антитроцкистской коалиции, вся история ленинизма и большевизма до и после 1917 года состояла из оппозиции к троцкизму. К сожалению, Троцкий не понял, что он добился успеха в 1917 году лишь потому,что действовал под руководством большевистской партии. Он не попытался стать большевиком по-настоящему. Если бы он стал таким,то написал бы совершенно другую историю. Тогда бы Троцкий признал свои прошлые и недавние теоретические и организационные ошибки.Только таким путеммолодежь сможет понять настоящее отношение между ленинизмом и троцкизмом и избежать грехи последнего. Уроки Октября стали попыткой Троцкого подменить ленинизм троцкизмом. Но большевистская партия не могла позволить ему сделать это. Руководство понимало опасность троцкизма, разоблачило недооценку Троцким крестьянства, его ошибочные установки во время мирных переговоров с Германией, во время профсоюзной дискуссии и в вопросе о денежной реформе»^[52].

Значение этих абзацев в том, что они выражаютвесьма изощренный стиль,который неоднократно применяется Тэтчером для маскировки своей фальсификации истории: он строит видимость объективного исторического изложения из фракционных заявлений смертельных политических врагов Троцкого. Почти все в вышеизложенном отрывкеявляется ложью.

«Критика» Троцкого была собранаТэтчером из сериилживых нападок, написанных Сталиным, Зиновьевым и Каменевымв ноябре и декабре1924 года, чтобы дискредитировать блестящий анализ политических разногласий и внутрипартийной борьбы в большевистской партии в ключевом революционном 1917 году, который был проделан Троцким.

В работе Уроки Октября Троцкий рассмотрел события и разногласия, которые Зиновьев, Каменев и Сталин вовсе не желали освещать, ведь правая и примиренческая политика поставила их несколько раз в 1917 году в оппозицию к Ленину. Сталин и Каменев присоединились к меньшевикам в марте1917 года до приезда Ленинав Россию. В октябре 1917 годаКаменев и Зиновьевбыли против восстания. Кроме того, роль Троцкогов обеспечении победыбольшевиков в октябре 1917 года сопоставима лишь с ролью самого Ленина. Аргументы из вышеприведенного отрывка были сфабрикованы для того, чтобы снизить эффект критики Троцкогов его Уроках Октября и подорвать его репутацию вождя революции. По словам историка Роберта В. Дэниельса, обвинения по адресу Троцкогов ответ на Уроки Октября«были или полностью выдуманы или преувеличены до гротескных размеров; обиженные вожди хотели уничтожить самого автора, а не ошибки доктрины»^[53].

Но Тэтчер не объясняет контекст этих нападок на Троцкого и не ставит вопрос об их фактической правдивости. Он принимает позу искусственной беспристрастности в изложении лжи и фабрикаций. «Доводы против Троцкого» —такой эвфемизм использует Тэтчер для обозначения массивной кампании клеветы со стороны бюрократии — приобретают в его изложении оттенок рассудительности, достоинства и легитимности. В итоге Тэтчер превращает свою книгу в свалку разного рода политических и исторических фальсификаций, которые накопила новая советская бюрократия в своей борьбе с Троцким. Это коварная и бесчестная методология. Старая ложь маскируется здесь под объективное историческое изложение. Таков прием, неоднократно применяемый Тэтчером.

«Миф» 1905 года

Как и Суэйн, Тэтчеробещает разоблачить «главные мифы» о жизни Троцкого, такие как его роль в революции 1905 года. Посмотрим, как выполняет эту работу профессор Тэтчер. Поскольку ключевая роль Троцкогов 1905 году была широко признана учеными всего мира, читатель вправе ожидать, что для опровержения этого консенсуса ученых Тэтчер тщательно подберет новые факты и аргументы. На самом деле — и вопреки тому вниманию, которое уделил этому пункту издатель во введении к книге, — «демифологизация» Троцкого в 1905 году со стороны Тэтчера занимает всего один сравнительно короткий абзац.

Тэтчер начинает следующим образом:«Трудно определить точно влияние, которое Троцкий имел на курс революции 1905 года»^[54]. Да, трудно взвесить точное влияние, но у нас имеется масса информации, которая позволяет сделать некоторые обоснованные оценки о степени и глубине этоговлияния. Множество мемуаров, относящихся к тому периоду, свидетельствуют о руководящей политической роли Троцкого. Троцкий стал председателем Петербургского Совета рабочих депутатов и издавал две ежедневные газеты, Русскую Газету и Начало, которые выпускались большимитиражами. Как бы предусматривая мое возражение, Тэтчерутверждает, что «мы не можем знать, сколько людей находилось под влиянием его журналистики»^[55]. Это снова не так. В статье, которую сам Тэтчер написал в сентябре 2005 года для журнала History Review, он признавал, что тираж этих двух газет доходил до 100 тысяч экземпляров, что превосходило тираж газет соперников по меньшей мере на 20 тысяч экземпляров^[56]. Вдруг Тэтчер переводит разговор в другую плоскость и выдвигает аргумент, не имеющий отношения к политическому влиянию Троцкого во время революции 1905 года. Он пишет: «Вряд ли его статьи доходили до большого числа крестьян. У него попросту не было связей в деревне и его воззвания не доходили до крестьянства»^[57].

Это совершенно не относится к делу. Влияние Троцкого и вообще всего социал-демократического движения в 1905 году вырослона основе городскихпролетарских масс. Петербургский Совет являлся политическим органом рабочего класса. Он поднялся на волне революционной пролетарской активности, одним из важных эпизодов которой стала всеобщая стачка в октябре 1905 года. Крестьянство в массе своей начало восставать лишь в 1906 году, уже после физического подавления социалистического рабочего движения.

Тэтчер продолжает: «Даже в столице, главном поле его деятельности, он не создал и не основал никакой конкретной фракции или группы. Он не являлся, например, движущей силой, организовавшей Совет рабочих депутатов, хотя он, возможно, стал потом, как замечает один из участников, «беспрекословным вождемменьшевиков в Петербургском Сове- те»^[58]. Как и замечание о крестьянах, вопрос о фракционной принадлежности притянут Тэтчером лишь в целях построения конструкции, оспаривающей установленные исторические факты. В тот момент в истории российского социал-демократического движения фракционные группировки были гораздо менее постоянны, чем в 1917 году. С другой стороны, можно сказать, что политическое значение Троцкого только усиливалось тем, что он оставался сравнительно независимым от обеих главныхфракций партии. Возьмемнеуклюжую формулировку Тэтчера: Троцкий «возможно, стал потом»беспрекословным вождем меньшевиков в Совете. Только «воз- можно»? Тэтчер не выдвигает аргументов, опровергающих руководящую роль Троцкого, но мы можембыть уверены, что если бы у него имелось что-то такое, он бы трубил об этом во весь голос. Вместо этого выдвигается новый аргумент. «В мемуарах тогдашнего премьер-министра, графа Витте, Троцкий не упоминается … это только подтверждает ограниченное влияние Троцкого на массовое сознание»^[59].

Это аргумент хитрого жулика,а не честного ученого. Граф Витте, царский премьер-министр, не упоминает Троцкого в своих мемуарах. Тэтчер придает этой детали выдающееся историческое значение. Из этого опущения графом имени Троцкого Тэтчер выводит далеко идущие выводы о месте Троцкого в массовом сознании осенью 1905 года. Можно задать вопрос,а почему Тэтчер не указывает на другие мемуары, написанные людьми, которые лучше Витте — старого придворного аристократа, более привыкшего к поместьям и дворцам, — знали рабочие кварталы Санкт-Петербурга? Беспринципному и жалкому школярству свойственно скрывать исторические свидетельства или принижать их значение, если они опровергают чью-либо излюбленную теорию. Тэтчер поступает именно так. Например, он должен был бы обратить внимание своих читателей-студентов на воспоминания Анатолия Луначарского, участника революции 1905 года и члена фракции большевиков. В его знаменитых Революционных силуэтах Луначарский следующим образом описывает роль Троцкого в 1905 году:

«Популярность его среди петербургского пролетариата ко времени ареста была очень велика и еще увеличилась в результате его необыкновенно картинного и героического поведения на суде. Я должен сказать, что Троцкий из всех социал-демократических вождей 1905–1906 годов несомненно показал себя, несмотря на свою молодость, наиболее подготовленным, меньше всего на нем было печати некоторой эмигрантской узости, которая, как я уже сказал, мешала в то время даже Ленину; он больше других чувствовал, что такое широкая государственная борьба. И вышел он из революции с наибольшим приобретением в смысле популярности; ни Ленин, ни Мартов не выиграли, в сущности, ничего. Плеханов очень много проиграл вследствие проявившихся в нем полукадетских тенденций. Троцкий же с этих пор стал в первый ряд»^[60].

Луначарский вспоминает еще об одном случае, когда Троцкого в присутствии Ленина называли ведущей фигурой Петербургского Совета.В то время Ленин и Троцкий принадлежали к разным фракциям, и Ленину не очень-то приятно было слышать о политическом триумфе своего соперника. Согласно свидетельству Луначарского, «Ленин как будто омрачился на мгновение, а потом сказал: “Что же, Троцкий завоевал это своей неустанной работой и яркой агитацией”»^[61].

Тэтчер решил обойти стороной еще одно воспоминание современника — лидераменьшевиков Федора Дана,— кото- рое не оставляет сомнений насчет огромного политического влияния Льва Троцкого в 1905 году. Политическая перспектива, с которой был связан Троцкий в то время — признание пролетарского и социалистического характера революции, — увлекла за собой значительные силы среди большевиков и меньшевиков.

Дан вспоминал: «Обстановка же “дней свободы”была, как мы видели, такова, что практически толкала и меньшевиков, и большевиков в сторону “троцкизма”. На короткое время “троцкизм” (правда, в то время еще безымянный), в первый и в последний раз в истории русской социал-демократии, стал ее объединяющей платформой. Не случайно поэтому и то, что после ареста (в ноябре) Хрусталева, председателя Петербургского Совета Рабочих Депутатов, именно Троцкий … стал его естественным и никем не оспариваемым преемником — на те недолгие дни, которые еще оставалось жить самому Совету)»^[62].

Увертки Тэтчера и игнорирование им всех важных свидетельств, которые противоречат его стремлению умалитьроль Троцкого в революции1905 года, не только дискредитируют написанную им биографию, но также бросают тень на его репутацию как историка. Я должен подчеркнуть, что недостойное освещение этой конкретной темы, то есть роли Троцкого в революции 1905 года, не является изолированным эпизодом. Это присуще методу, который Тэтчер применяет во всей биографии для дискредитации Троцкого.

Фальсификация Тэтчером внутрипартийной борьбы

Оценка Тэтчером политической борьбы, которая поднялась в российской Коммунистической партии в начале 1920-х годов, представляет собой издевательскую подделку под действительную работу ученого.Во «Введении» Тэтчерпри- водит аргументы фракционных противников Троцкого с целью представить эту амальгаму в качестве объективного описания исторических событий. Например, в важной главе биографии, в которой описывается взрыв внутрипартийной борьбы, Тэтчер пишет,что Троцкий «взялсяза антибюрократическую программу со своей обычнойнастойчивостью и страстностью, полагая, что партия вошла в новый период, в котором только его методы обеспечат надежный успех»^[63].

Тэтчер продолжает:

«Его коллеги в руководящих органах партии сомневались в этом. Они не были убеждены в том, что дела шли так плохо, как их представлял Троцкий. Да, были хозяйственные проблемы, но их можно было заранее ожидать. Тем не менее немедленного коллапса не предвиделось. Партия полагала, что перед ней лежат несколько лет трудной и целенаправленной работы, прежде чем экономика вполне выправится. Глядя на партию, товарищи Троцкого утверждали, что они могут поздравить самих себя с воспитанием нового поколения партийцев. Прилив новых членов должен был, несомненно, ускорить разрешение важных задач. Отвергнув анализ Троцкого о воображаемых болезнях, угрожающих режиму, большинство старых большевиков задавали себе вопрос о том, можно ли доверять ему в разработке правильной и разумной политики. Им казалось, что в той же мере, в какой Троцкийбыл склонен преувеличивать трудности, его предложения выглядели неопределенными и непонятными. Что касалось большинства членов Политбюро, то для них Троцкий был частью проблемы, а не ее решения. Например, если он был так обеспокоен недостатком систематического руководства, то почему он отсутствовал на важных заседаниях Совета труда и обороны и Совнаркома? В повседневных деловых привычках Троцкого не было заметно добросовестности. Кроме того, он не предлагал ничего конкретного. Это было неудивительно, учитывая его прошлый опыт. В недалеком прошлом Троцкий потерпел ряд поражений в своих попытках воспротивиться Ленину в вопросах о Брест-Литовском мире и отношения к профсоюзам. Коллеги Троцкого полагали, что его несогласие коренилось не в реальной действительности, а в чувствеобиженного самолюбия из-за личных неудач. Троцкий был уязвлен, когда в апреле 1923 года XII съезд положил под сукно его предложения, проникнутые более воинствующим отношением к вопросам религии. В сентябре 1923 года Троцкий был, конечно, возмущен новыми назначениями и передвижениями в Революционном Военном совете. Наконец, самым сильным уколом для Троцкого стало решение Центрального комитета, когда ЦК отказался предоставить ему диктаторские полномочия. Троцкого предупредили, что его беспочвенная критика поощряет антипартийные кружки, вносит ненужные раздоры в партийную работу и угрожает расколоть партию на старое и новое поколения»^[64].

В изложении Тэтчера этот отрывок создает впечатление, будто большинство Политбюро (Тэтчер использует эвфемизм, говоря о «товарищах Троцкого») спокойно и сдержанно отвечало на критику Троцкого. В лице Троцкого Политбюро имело что-то вроде неразорвавшегося снаряда, с которым было трудно, даже невозможно, сотрудничать. Он надоедал своим «коллегам» невозможными требованиями, а сам не выполнял заданий, за которые нес ответственность. Кроме того, Троцкий плохо понимал действительность и спорил даже с Лениным; им двигало субъективное раздражение и, что всего хуже, он требовал диктаторских полномочий. Картина, нарисованная Тэтчером, дает его ученикам-студентам вполне отрицательное представление о Троцком и его политической работе.

Однако Тэтчер скрывает от читателей, что его словапредставляют собой тенденциозный пересказ бессовестного и нечестного фракционного документа, написанного политическими врагами Троцкого — которых Тэтчер софистически называет «товарищами» и «коллегами» — 19 октября 1923 года, в ответ на письмо Троцкогоот 8 октября и на знаменитое оппозиционное Письмо 46-ти от 15 октября того года. Отсутствуют кавычки и подстрочные замечания. Нет объяснения, что аргументы, которые Тэтчер с симпатией пересказывает, являлись на самом деле набором фракционной лжи и полуправды^[65].

Тэтчер также не сообщает своим читателям, что Троцкий подготовил сокрушительный ответ на это письмо и послал его 23 октября. В своем ответе он опроверг все обвинения Зиновьева, Каменева и Сталина,сформировавших в то время так называемый триумвират — беспринципную фракцию против Троцкого.

Стоит только заглянуть в книгу Э.Х. Карра Междуцарствие, где проанализирован весь этот материал (вернее, та часть его, которая была известна в начале 1950-х годов), чтобы признать умышленно дезориентирующий характер подхода Тэтчера. Карр цитирует отрывки из «бичующего ответа» Троцкого триумвирам и не оставляету своих читателей сомнения, на какой стороне лежит истина^[66].

Речь Троцкого на XIII съезде

Одним из величайших успехов Дойчера в его биографии стало описание героизма и пафоса, проявленного Троцким во все более трудных условиях борьбы против громадной реакционной бюрократии. Тэтчер, намереваясь стереть воспоминания об этой исторической борьбе, использует риторические трюки, несовместимые с серьезным исследованием, чтобы умалить борьбу Троцкого и осветить ее уничижительным образом. Я снова должен обратить внимание на использование им цитат, вносящее одну путаницу. Тэтчер упоминает об основном докладе, с которым Троцкий выступил на XIII съезде партии в мае 1924 года, и замечает по этому поводу:

«О нем {докладе} отзывались как “о самой нелепой речи в продолжение всей его карьеры”»^[67].

Кто так отзывался? Кто был автором этой ядовитой оценки? Было ли это суждением участника съезда, независимо от того, поддерживал он Троцкого или нет? Как выяснилось, источник этого суждения можно найти в томике, опубликованном в 1974 году издательством Торонтского университета под названием Резолюции и решения Коммунистической партии Советского Союза (Resolutions and Decisions of the Communist Party of the SovietUnion). Этот сборниквключает серию документов XIII съезда и краткое вступление к документам, написанное профессором Ричардом Грегором (Richard Gregor), редактором книги. Грегор пишет, что Троцкий «прочел доклад, который стал, наверное, самой нелепой речью в продолжение всей его карьеры»^[68]. Он не указывает причину такой оценки и не печатает в книге текст самой речи. Кроме того, Грегор едва ли является историком, к которому можно обратиться за продуманным и непредвзятым суждением на темы, связанные с историей Советского Союза^[69]. За исключением удобной цитаты в деле уничижения Троцкого, нет никакой причины цитировать мимолетное замечание Грегора о XIII съезде, как будто оно принадлежит уважаемому источнику.

Давайте далее внимательно проследим, как Тэтчер использует доклад Троцкого на XIII съезде, который заканчивался хорошо известной и часто цитируемой фразой: «Права или не права,но это моя партия, и я несу последствия за ее решения до конца». Тэтчер цитирует несколько предложений из доклада Троцкого, включая и вышеприведенную концовку. Затем он продолжает: «Троцкий, таким образом, не имел никакого основания жаловаться, когда съезд подтвердил резолюцию XIII конференции против него»^[70]. Кажется, все предельно просто. Троцкий сказал: моя партия, права она или нет, как же он может восставать, если она приняларешение против него? Но Тэтчер пропустил те отрывки речи, которые показывают, что доклад Троцкого носил гораздо более проницательный и воинствующий характер,чем данные Тэтчером куски цитат. Троцкий категорически заявляет о своем несогласии с резолюцией и подтверждает свою обязанность оспаривать решения, с которыми он несогласен^[71]. Когда Тэтчер печатает урезанную цитату, он передергивает позицию Троцкого и оправдывает действия, которые его противники предпринимали против него.

Тэтчер фальсифицирует отношения между Лениным и Троцким

Тэтчер утверждает, что «отношение Ленина к Троцкомубыло в высшей степенипроблематичным». Он заявляет, что в политическом «Завещании» Ленина в декабре 1922 года «Троцкому не было дано оценки,дававшей ему какое-либо преимущество по сравнению с любым другим товарищем». Это не так. В то время как Ленин выразил свои сомнения относительно Троцкого, сказав, что он «чрезмерно хватающий самоуверенностью и чрезмерным увлечением чисто административной стороной дела», Ленин писал о его «выдающихся способностях. Лично он, пожалуй, самый способный человек в настоящем ЦК …»^[72] Тот же документ предупреждал, что «тов. Сталин, сделавшись генсеком, сосредоточил в своих руках необъятную власть…»^[73]

Знаменитое добавление Ленина к своему «Завещанию», которое опускает Тэтчер, убеждает Центральный комитет снятьСталина с постаГенерального секретаря^[74]. Тэтчер далее пишет: «Ленин вряд ли согласился бы с выдвижением Троцкого на первыероли, потому что даже в 1922–23 годах, когда он полагался на Наркомвоенмора в деле защиты некоторых общих им взглядов, он продолжал подозревать его. Биограф Ленина подчеркнул, что он сместилбы Троцкого при первой подходящей возможности»^[75].

Это намеренно запутанная и ложная картина. Множество исследований, опирающихся на большую массу документов, установили, что в последние месяцы своей жизни Ленин все больше испытывал по отношению к Сталину подозрения и вражду. Растущее недоверие к Сталину выразилось в нескольких документах, которые Ленин написал в течение нескольких месяцев и недель, предшествовавших его последнему удару в марте1923 года. В этот периодЛенин все больше сближался с Троцким, которого рассматривал как наиболее ценного союзника в разворачивающейся борьбе против Сталина. Мы готовы согласиться, что политические события в критический период между декабрем 1922 и мартом 1923 года дают место различным интерпретациям. Но мы все же по-прежнему стоим перед цитатойТэтчера о предполагаемой находке «биографа Ленина», согласно которой Ленин, если бы был жив, «сместил бы Троцкого при первой подходящей возможности».

Биограф, которого имеет в виду данное замечание, это Роберт Сервис, автор трехтомного исследования о Ленине. Здесь не место для оценки биографии г-на Сервиса, которую я ставлю не оченьвысоко. Но нам надо проверить, как Тэтчер использует цитаты. Обращаясь к страницам 273–274 биографии Сервиса (на которые указывает сноска), мы не находим там никаких упоминаний о плане Ленина по избавлению от Троцкого. В действительности Сервисдает совершенно иную оценку планов Ленина. Хотя в прошлом, согласно Сервису, Ленин использовал Сталина для усмирения Троцкого, «его разногласия со Сталиным по поводу внешней торговли и на другие темы изменили положение: он нуждался в Троцком, чтобы обуздать все более рвущегося к власти Сталина». Несмотря на его прошлые конфликты с Троцким, «Октябрьская революция и Гражданская война объединили их, и Ленин приглашал Троцкого установить более тесные связи»^[76]. Чуть дальше Сервис снова пишет о мнении Ленина по поводу Троцкого и Сталина: «Несмотря на свои сомнения, он {Ленин} начал предпочитать Троцкого. Это было ясно из последних писем Ленина,в которых он попытался заключить с ним союз по ряду злободневных вопросов, по которымСталин стоял поперек дороги. В конце декабря 1922 года Ленин попросил Крупскую передать Троцкому, что его чувства к нему после побега Троцкого из Сибирив Лондон в 1902 году неизменились и не изменятся «до самой смерти»^[77]. Мы снова отмечаем, что в интересах своего стремления дискредитировать Троцкого Тэтчер приписал другому историку мнения, которых тот вовсе не придерживается.

Как и все люди, историки не безгрешны. Они допускают ошибки. Не каждая ошибочная цитата служит доказательством профессиональной некомпетентности, тем более — свидетельством тайного плана что-то исказить и сфальсифицировать. При обнаружении таких ошибок надо сохранять чувство меры. Но дело в том, что в биографии Тэтчера мы имеем дело не с рядом отдельныхошибок, а с системой искажений и фальсификаций. Описание Тэтчера построено так, чтобы создать у читателей, особенно у начинающих студентов, ложноепредставление о Троцком,но также и выработать у них дезориентирующее и искаженное понимание всей исторической эпохи.

То, что находит выражение в биографиях Тэтчераи Суэйна, это процесс, который можно назвать эрозией исторической правды. Снова подвергается нападкам исторический образ Троцкого как великого революционного борца и мыслителя. Этот образ выкристаллизовался из процесса разоблачения лжи и преступлений Сталина, то есть из дискредитации масштабной демонизации Троцкого, которая распространялась из Советского Союза (а также из Восточной Европы и Китая) и которая поддерживалась многочисленными профессорами, связанными со сталинистскими партиями всего земного шара. Перед нами развертывается антиисторическая интеллектуальная контрреволюция, и Тэтчер с Суэйном привносят в нее свой недостойный вклад. Лишь в таком контексте можно понять их неуемное рвение, которое пронизано стремлением принизить Троцкого и даже сделать его объектом насмешек.

Проблемы быта

Давайте, например, рассмотрим данную Тэтчером характеристику замечательного сборника статей Троцкого, опубликованного под названием Проблемы быта. Тэтчер пытается представить Троцкого как заносчивого сноба, который

«низко оценивал общие привычки русского общества. Он рассматривал массу русских как некультурных. Он обзывал их невежественными, расхлябанными, грязными, склонными к площадной брани, находящимися под влиянием предрассудков»^[78]. В таком освещении читатель действительно настроен рассматривать Троцкого как элитарного сноба, далекого и чуждого массе русского народа. Этот сконструированный образ усиливается следующим саркастическим замечанием Тэтчера: «Нельзя не отметить, что идеальный тип человека представляется Троцкому таким, каким является он сам, только многократно умноженным. Советы Троцкого проникнуты его собственным специфическим типом упрощения»^[79].

Выводы Тэтчера являются злобной и бесчестной карикатурой на статьи Троцкого в Проблемах быта. То, что Тэтчер называет примером самохвальства, нескромным расхваливанием своих собственных особых качеств, на самом деле, когда обдумываешь этот вопрос в реальном социальном контексте и со знанием истории российского революционного движения, выступает одним из лучших и прочувствованных описаний соотношения между культурой, развитием пролетарского классового сознания и борьбой за социализм. То, что Тэтчер хочет выдать за перечень обидных замечаний Троцкого по поводу российских рабочих и свойств их поведения, уже упомянутых: безграмотность, расхлябанность, склонность к ругани и т.д., — все это было проявлением ужасного гнета, под которым жили народные массы царской России. Все эти проблемы простого народа являлись частью того, что поколения лучших слоев демократической и социалистической интеллигенции часто называли «нашей ужасной российской действительностью». Борьбапротив этого позорного проявления человеческой деградации в конечном итоге нашла глубокий отклик в рабочем классе^[80].

Когда работыведущих представителей русскойреволюционно-демократической интеллигенции XIX века рассматриваются под углом зрения того, какой вклад они внесли в развитие классового сознания и культурности масс, то вполне можно признать, что в Проблемах быта Троцкий поднимает многие из этих вопросов на еще большую высоту, придавая им дополнительный смысл и глубину. Таково,например, значение его статей «Борьбаза культуру речи» или «Вежливость как необходимая смазка ежедневных отношений». Как проницательно заметил профессор С.А. Смит, «борьба за культуру речи исчезла с повестки дня» в конце 1920-х годов,когда Сталин укрепил свой контроль над властью^[81]. Стоит добавить, что многое из того, о чем Троцкийписал в этих статьях, носит не один лишь исторический интерес, затрагивая также и аудиторию за пределами России. В той степени, в какой мы сегодня являемся свидетелями ужасной действительности, в которой культура подвергается постоянным нападкам, а любые формы социальной отсталости поддерживаются и навязываются господствующей массовой культурой, Проблемы быта сохраняют всю свою актуальность.

В некоторых местах своей книги Тэтчер опускается до уровня откровенной чепухи. Он заявляет: «Можно даже утверждать, что Троцкий презирал своих соотечественниц не меньше любогоэгоцентричного мужлана»^[82]. В доказательство Тэтчер ссылается на мемуары библиотекарши, которая вспоминает, как жена Троцкого однажды пришла к ней в библиотеку одолжить журнал для мужа. Итак, пишет Тэтчер, «мы узнаем, что Троцкий эксплуатировал свою жену как (бесплатную?) секретаршу …»^[83] Тэтчер укоряет Троцкого за неспособность «смотреть на действительность с точки зрения женщины», как последний рекомендует в одной из своих статей. Откуда взял Тэтчер факты для такого обвинения? «Он, конечно, не предлагал женскую кандидатуру для замены Ленина; он не опубликовал более полного объяснения мировых перспектив с точки зрения женщины»^[84]. Как давать ответ на подобную критику?^[85]

4. Когда ложь свидетельствует против истории

Тэтчер о невозможности революции

В своей биографии Тэтчер неоднократно выдвигает два взаимосвязанных аргумента: 1) нет причин думать, что российская или европейская история пошла бы другим путем, если бы Троцкий победил Сталина; и 2) критика Троцкого по адресу Сталина была, по большей части, несправедливой. Касаясь экономической политики, Тэтчер заявляет:

«Конечно, если бы каким-то чудом Троцкий захватил власть в свои руки, то существует много причин сомневаться, что его программастала бы такой успешной, как он обещал.Сомнительно, например, чтобы советская экономика под управлением Троцкого обеспечивала бы развитие и повышение жизненного уровня»^[86].

Да, «можно сомневаться» во всем. Но вопрос не в том, можно ли безошибочно определить успех программы Левой оппозиции. Такая уверенность невозможна, да вопрос и не в этом. Действительный вопрос таков: демонстрировала ли Левая оппозиция существенно более глубокое понимание проблем советского хозяйства, чем сталинистское руководство, и показывала ли Левая оппозиция намного большую степень предусмотрительности по сравнению с бюрократией в предвидении проблем и формулировании целительных средств до того, как грянет кризис? На эти два критических вопроса мы можем ответить: да. Исходя из этого, мы можем тогда спросить:справедливо ли думать,что советское хозяйство — путем более своевременного реагирования на назревающие опасности и предотвращения наиболее губительных последствий — могло бы достигнуть большихуспехов и с гораздо меньшими людскими жертвами. И на этот раз наш ответ положительный. Но Тэтчер нигде не ставит вопрос в такой форме. Он нигде не говорит о детальной программе, предложенной Левой оппозицией в 1927 году. Вместо этого он излагает нам некую разновидность фатализма, которая в итоге оборачивается исторической апологией Сталина и сталинизма. Точно так же Тэтчер подходит к каждому важному вопросу международной революционной политики.

В вопросе о катастрофическом провале Китайской революции в 1927 году, когда Сталин подчинил китайскую Компартию (КПК) буржуазному Гоминдану Чан Кайши, что сыграло важнейшую роль в ее разгроме, Тэтчер утверждает: «Даже если бы КПК оставилаГоминдан в 1926 году, нет при- чин полагать, что она была бы успешна в 1927 году»^[87]. На чем основывает Тэтчер свой вывод? Где его исследования о событиях в Китае 1925–1927 годов? Существует масса политической и исторической литературы, значительная часть которой была написана китайскими революционерами, где анализируются катастрофические последствия политики Сталина в период 1925–1927 годов.

Нет никаких свидетельств о каком-либо знакомстве Тэтчера с этой литературой. Историческим фактом является то, что зверскому разгрому шанхайских рабочих в апреле 1927 года, санкционированному Чан Кайши, способствовала пассивность КПК в принятии мер по своей защите, необходимых для того, чтобы не допустить резни или по крайней мере дать ей отпор. Пассивность КПК была навязана Сталиным, который упорно требовал от китайских коммунистов не конфликтовать с Чан Кайши и буржуазным Гоминданом. Почти целый год Троцкийи Левая оппозиция предупреждали о смертельной опасности такой политики. Утверждать, что даже если бы их предупреждения привелик своевременному изменению линии, то это все равно ничего бы не изменило, означает возвышать безнадежность до статуса непреложного исторического условия — по крайней мере когда идет речь о социалистической революции.

В отношении Германии Тэтчер аргументирует примерно таким же образом. Он пишет:

«Привлекателен рассказ Троцкого об ошибках германской Компартии и о возможности того, что если бы германские коммунисты пошли другой дорогой, то победа Гитлера была бы предотвращена». «Неудивительно, что исследования историков поддерживают эту аргументацию. В конце концов, кто не желал бы, чтобы НСДАП (нацисты) не пришла к власти? Но все же нельзя быть уверенным в том, что история пошла бы другим путем, имей Троцкий больше влияния на события … Троцкий преувеличивал силу рабочих и преуменьшал влияние фашизма. Возможно, Гитлер пришел бы к власти, даже несмотря на коалицию коммунистов и социал-демократов … Изменение политики КПГ, которого требовал Троцкий, могло оказаться недостаточным, чтобы не допустить фашистов к власти»^[88].

Решающая роль, которую в победе Гитлера сыграла катастрофическая политика двух главных рабочих партий, социал-демократов и коммунистов, не оспаривается на сегодняшний день никем из серьезных историков. Существует, конечно, множество вопросов, почему эти партии следовали столь разрушительной и самоубийственной политике. Но несомненный факт — в той мере, в какой любое историческое событие может вообще быть несомненным, — состоит в том, что эти две рабочие партии, несмотря на миллионы своих членов, проводили политику, которая в конечном итоге привела их к полной политической прострации. Заявлять, что действие или бездействие двух массовых партий в любом случае не имело бы последствий на результат политической борьбы в Германии, что Гитлер победилбы, несмотря ни на что, означает,что все важнейшие политические и исторические вопросы рабочего движения и социалистической политики не имеют никакого отношения к жизни. Именно к такому выводу ведут аргументы Тэтчера^[89].

Неоднократно повторяя утверждение о том, что принятие коммунистическим движением мер, предлагавшихся Троцким, ничего бы не изменило, Тэтчер снова и снова защищает Сталина от критики Троцкого. Тэтчер столь враждебен по отношению к Троцкомуи так сильно симпатизирует Сталину, что мы не можем не думать, что его работа мотивирована недекларируемой политической позицией. Давным-давно, в своей заслуженно уважаемой книге Чтотакое история? Э.Х. Карр советовал читателю внимательно прислушиваться к жужжанию пчел в шапке в руках историка. Пчелы в шапке хорошего историка звучат приятно и слаженно, их звук хорошо гармонирует с фактическим материалом, изложенным в книге. Но пчелы в шапкег-на Тэтчера звучатчрезмерно громко, нестройно и тенденциозно, больше напоминая сталинистских ос, чем пчел. Меня интересуют не политические убеждения Тэтчера — он имеет полное право на любое воззрение, — а его работа с историческими фактами. Пчелы (или даже осы) становятся серьезной проблемой лишь тогда, когда их жужжание заглушает поступь истории.

Тэтчер защищает Сталина

Защищая Сталина от критикиТроцкого, Тэтчер заявляет, что тезис последнего «о сталинском предательстве мировой революции является в равной мере односторонним и неубедительным.Он игнорирует, например,положительные аспекты тактики Народного фронта, которые привели к расширению поддержки и влияния компартий»^[90]. В этом месте, подходя к концу своей биографии, профессорТэтчер переходит все границы между исторической работой и тенденциозной полемикой. Фактически отброшена претензия на написание биографии, и читателю подается то, что в прошлом называлось сталинистами «генеральной линией». Расхваливая сталинистские «успехи» эпохи Народныхфронтов, Тэтчер игнорирует проделанный Троцкиманализ решений VII Конгресса Коминтерна 1935 года, на котором — после катастрофы сталинистского ультралевого «третьего периода» — был провозглашен переход к союзу с буржуазными партиями. Тэтчер проходит мимо оценки, высказанной Троцким по поводу того, что проведение VII Конгресса и принятие программы Народных фронтов означало отказ от всякой связи между Коминтерном и перспективой социалистической революции. Троцкий пояснял, что такое развитие событий коренилось во внешнеполитических интересах сталинистского режима в СССР. Стоит добавить, что Э.Х. Карр в книге Сумерки Коминтерна подтвердил эту оценку^[91].

Тэтчер продолжает: «Также не существует каких-либо фактов, подкрепляющих утверждение Троцкого, что тактика Коминтерна зависела от требований советской дипломатии»^[92]. В этом случае Тэтчер оспаривает не только Троцкого, но и подавляющее число исторических свидетельств. Автор, позволяющий себе подобное утверждение, теряет правоназываться историком. Как может Тэтчер объяснить мгновенное изменение курса коммунистических партий всего мира сразу после заключения Пакта о ненападении между Сталиным и Гитлером в августе 1939 года? А что сказать по поводу физической ликвидации огромного числа ведущих кадров национальных компартий во время сталинского Большого террора 1937–1939 годов? Фактически все руководство польской Ком- партии было уничтожено, потому что Сталин подозревалего в слабом отпоре влиянию Троцкого. Большая часть старого руководства германской Компартии, бежавшего от Гитлера в СССР, была расстреляна в Москве во время террора. Генеральный секретарь КПГ Эрнст Тельман,арестованный нацистами, был оставлен в их руках Сталиным, который отказался от возможности освободить его после подписания Пакта с Гитлером. Тельман погибв концлагере. Руководство КПГ, вернувшееся обратно в Восточную Германию из советской ссылки, состояло из одиночек, которых Сталин оставил в живых, — зачастую после сделки,в результате которойони стали доносчиками на своих товарищей по партии. Не свидетельствует ли все это в пользу того вывода, что коммунистические партии оказались подчинены диктату советского режима?

Чтобы понять всеобъемлющий характер советского влияния на политику Коминтерна, требуется детальное рассмотрение действий ГПУ (переименованного в НКВД), тайной полиции сталинистского режима. Троцкий проанализировал этот вопрос в одной из своих последних статей, «Коминтерн и ГПУ»,которая была законченаза две недели до его убийства агентом Сталина^[93]. Опираясь на показания Вальтера Кривицкого, сбежавшего от ГПУ, а также Бенджамена Гитлова, бывшего члена руководства американской Компартии, Троцкий описывал контроль агентов ГПУ над сталинистскими организациями. Он представил анализ финансовых сделок, показывая, как денежные субсидии использовались для контроля и влияния на политические действия национальных сталинистских партий. Он продемонстрировал финансовую зависимость этих партий от денег из Москвы. Тэтчер не рассматривает, не анализирует и тем более не отвечает на этот документ — последнийважный документ, написанный Троцким накануне его смерти 21 августа 1940 года. Тэтчер попросту игнорирует его.

Тэтчер яростно защищает Сталина еще в одном вопросе. Он пишет: «Наконец, Троцкий явно недооценил способность СССР противостоять военным действиям со стороны Германии, которые наконец были развязаныв июне 1941 года. Сталин показал себя способным военачальником, твердо встав у руля в момент сумятицы, сопровождавшей начало немецкого нападения»^[94]. Здесь поставлены два вопроса: во-первых, оценка Троцким обороноспособности Советского Союза на случай войны; во-вторых, роль Сталина как военачальника. В отношении первого вопроса Тэтчер снова извратил позицию Троцкого. Он не цитирует самое главное заявление Троцкого о способности Советского Союза защищаться в случае войны. Статья Троцкого «Красная Армия», написанная в марте 1934 года, приходила к совершенно противоположному выводу, чем тот, который приписывает ей Тэтчер:«Кто умеет и хочет читать в книге истории, тот поймет заранее, что если русскую революцию, длящуюся с приливамии отливами уже почти тридцать лет (с 1905 года!), заставят направить свой поток в русло войны, она развернет грозную и сокрушительную силу»^[95]. Это заявление вряд ли можно квалифицировать как недооценку СССР.

Что же касается конкретной хвалы Тэтчера по адресу Сталина за его роль военачальника, то странно, почему он ссы- лается на его действия в период «начала немецкого нападения». Тэтчер наверняка знает о массе вопросов, связанных с тем, как Сталин отреагировал на немецкое нападение 22 июня 1941 года. Множество книг, включая мемуары ведущих советских деятелей, описывают, насколько Сталин был эмоционально подавлен, когда осознал факт нападения, вскрывший полное банкротство его дипломатической игры с Гитлером и подвергший СССР угрозе тотального уничтожения. Тэтчер осведомлен об этом, и поэтому он делает сноску, в которой говорится: «Несколько учебников заявляют, что когда Германия напала на СССР, Сталин был в панике и была возможность свергнуть его … Эти утверждения были убедительно опровергнуты С. Дж.Майном (S.J. Main) в книге Сталин в 1941 году»^[96].

Утверждение, будто споры о действиях Сталина после начала немецкого вторжения были «убедительно опровергнуты» двухстраничной статьей профессора Майна — кото- рая сама является лишь комментарием к более пространной статье другого историка, — это пародия на научный подход и пример политической апологетики^[97]. Более того, вопрос о том, что сделал или не сделал Сталин в последнюю неделю июня 1941 года, сразу после начала вторжения фашистов, занимает второстепенное место в общей оценке его ответственности за катастрофу, постигшую Советский Союз. Ужасные людские потери советского народа стали прямым следствием политики и действий Сталина. Речь идет об убийстве ведущих маршалов и генералов (таких как Тухачевский, Якир, Гамарник, Блюхер, Егоров и Примаков); уничтожении 75% офицерского составаКрасной армии в 1937–1938 годах; убийстве выдающихся представителей социалистической интеллигенции и рабочего класса; систематической дезорганизации советской системы обороны (чтобы не спровоцировать Гитлера); нежелании реагировать на разведданные о приближающемся немецком нападении и так далее. Все эти факты подробно описаны в тысячах книг и научных статей. Но Тэтчер игнорирует этот массив данных и утверждает, что двухстраничная заметка в одном журнале закрывает вопрос о роли Сталина во Второй мировой войне^[98].

Ссылки Тэтчера на «Бронштейнов»

Под накопляющейся толщей фальсификаций о жизни Троцкого и грубыхоправданий Сталина все более сомнительными кажутся намерения самого автора, и не только в интеллектуальном, но и в моральном смысле. В этой связи следует отметить неоднократные упоминания Тэтчера о Троцком и его жене Наталье Седовой как о «Бронштейнах». Я насчитал девять случаев, где Тэтчер таким образом именует эту супружескую пару — обычно тогда, когда он описываетих квартиры или передвижения из одного места ссылки в другое. Тэтчерпишет, что «Бронштейны жили в Вене по большей части в кредит» (p. 52); «наконец, Бронштейны получили разрешение переехать в Барселону» (p. 77); «Бронштейнов переправили через границу»(p. 164); Принкипо«дало прибежище большинству Бронштейнов» (p. 165); «во Франции, например, Бронштейны жили по меньшей мере по дюжине адресов, нанимая квартиры на различные сроки» (p. 188); «переезд в Северную Америку, куда Бронштейны приехали в сере- дине января 1937 года» (p. 189) и так далее. Почему Тэтчер так упорно называет Троцкого и Седову «Бронштейнами»? Во-первых, для этого нет фактических оснований. Эти два человека не использовали такой фамилии. Жена Троцкого Наталья была известна лишь под своей девичьей фамилией Седова. Двое детей Льва Давидовича и Натальи Ивановны— Лев и Сергей — использовали фамилию Седов. Троцкий, который никогда после 1902 года не назывался Бронштейном, для всех необходимых формальностей (паспорт, визы и т.д.) использовал фамилию Седов.

Это далеко не мелочь, как может показаться на первый взгляд тем, кто не очень знаком с жизнью Троцкого. Как и все другиеаспекты его жизни,само имя Троцкого, равно как и фамилиичленов его семьи,приобретало политическое значение. В январе 1937 года Троцкий отметил тот факт, что советская пресса в репортаже об аресте его младшего сына по обвинению в саботаже назвалаего Сергеем Бронштейном.

Троцкий писал:

«С 1902 года я нес неизменно фамилию Троцкого. Ввиду моей нелегальности дети были при царизме записаны по фамилии матери— Седовы. Чтобыне заставлять их менять фамилию, к которой они привыкли, я при советской власти принял для “гражданских целей” фамилию Седова(по советским законам муж может, как известно, принимать фамилию жены). Советские паспорта, по которым я, моя жена и наш старший сын были высланыза границу, выписаны на фамилию Седовых. Сыновья мои никогда, таким образом, не назывались Бронштейнами. Зачем же понадобилось сейчас извлечь эту фамилию? Совершенно ясно: ввиду ее еврейского звука. К этому надо прибавить, что сын обвиняется ни более и ни менее как в покушении на истребление рабочих. Так ли уже это далекоот обвинения евреев в употреблении христианской крови?»^[99]

Невозможно поверить, что Тэтчер незнаком с этим или каким-либо иным случаем, когда Троцкий осуждал использование своей еврейской фамилии и оценивал это как анти- семитскую уловку. Почему Тэтчер, зная, что фактически это неверно, пишето Бронштейнах вместоТроцких или Седовых? Зачем это делается и почему? На Тэтчера ложитсяморальная обязанность опровергнуть законныеподозрения, что за его «опиской» стоят низменные уловки. Я не утверждаю, что Тэтчер является антисемитом. Однако невозможно сомневаться в том, что он, по неким причинам, неоднократно обращает внимание своих читателей на еврейское происхождение Троцкого. Он должен объяснить свои мотивы^[100].

Фальсификация Тэтчером работы комиссии Дьюи

Тэтчер уделяет примерно две страницы Московским процессам и борьбе Троцкогопо опровержению обвинений Сталина. Он описывает создание комиссии Дьюи и слушания комиссии в апреле 1937года в Мексике, «где жили Бронштейны»^[101]. После краткого обзораслушаний и показанийЛьва Троцкого Тэтчер пишет о выводах комиссии: «Московские процессы были объявлены ненадежным путеводителем к истине,обвинения против Троцкого были признаны недоказанными» {кур- сив Д.Н.}^[102].

Это не что иное как фальсификация выводов комиссии Дьюи. 21 сентября 1937 года комиссия объявила о своих выводах, сформулировав их в 23 пунктах. В пунктах с 1 по 21 содержались опровержения конкретных обвинений против Троцкого, которые играли ключевую роль в утверждениях советских прокуроров. Решающие, подводящие итог выводы были обозначены номерами 22 и 23. Они гласили: «22. Мы поэтому находим, что Московские процессы являются судебным подлогом. 23. Мы поэтому находим Троцкого и {его сына} Седованевиновными»^[103].

Обратите внимание на различие между выражением, использованным комиссией Дьюи, и тем, которое избрал Тэтчер. Существует глубокое различие между оценкой процесса как «подлога» («frame-up» — слово, употребленное комиссией Дьюи) и «ненадежного путеводителя к истине» (фраза, употребленная Тэтчером). Подлог — это псевдо-легальная процедура, в которой показания изобретены и выдуманы, чтобы привести к заранее заданному решению «виновен». Это не просто «ненадежный путеводитель к истине». Цель подлога — подавление истины; здесь используется ложь для того, чтобы под псевдо-легальным прикрытием добиться тюремного заключения или казни ложно обвиненного под- судимого. Тэтчер мог бы просто процитировать пункт 22 из выводов Комиссии Дьюи. Вместо этого он использовал четыре слова «ненадежный путеводитель к истине», чтобы сказать что-то совершенно иное по сравнениюсо всего лишь одним словом «подлог», использованным комиссией^[104].

Есть еще одно принципиальное юридическое различие между вердиктом «не виновен», к которому пришла комиссия Дьюи, и вердиктом «не доказано», который использует Тэтчер. Вердикт «не виновен» никак не ущемляет презумпцию невиновности подсудимого. Вердикт «не доказано» — нечто совершенно иное. Здесь содержится намек, что хотя не было представлено достаточно свидетельств для вынесения решения «виновен», присяжные заседатели не обрели степени убежденности в вопросе о невинности обвиняемого. Тэтчер, который долгое время жил и преподавал в Глазго, хорошо понимает разницу между «невиновен» и «не доказано». Одной из особенностей шотландской системы юриспруденции является правоприсяжных заседателей выносить решение «не доказано». В течение нескольких столетий это служило предметом острых дебатов именно потому, что так называемый «третий вердикт» продолжает отбрасывать на обвиняемого тень моральной нечистоты^[105]. Было бы в высшей степени наивно полагать, что замена Тэтчером слов «не виновен» словами «не доказано» является невинной ошибкой. Тэтчер, без сомнения, виновен в намеренной фальсификации выводов комиссии Дьюи.

Читатель может спросить, а в чем состоит цель фальсификации? И почему следует придавать этому такое большое значение? Пусть читатель возьмет в расчет методы Тэтчера и Суэйна, которые мы уже рассмотрели. Поскольку они цитируют друг друга и их работы будут цитироваться другими, вирус фальсификации будет легко распространяться в благодушной научной среде и через нее вноситься в общественное мнение. В данном конкретном случае мощная первичная сила вердикта комиссии Дьюи разбавлена и фальсифицирована. А поскольку осуждение Московских процессов как подлога и недвусмысленное оправдание Троцкого и Седова выветриваются из исторической памяти, формулировка Тэтчера — примененная снова и снова другиминеосторожными историками — будет вести к эрозии ранее установленных фактов и объективной истины.

Итоговые замечания Тэтчера об исторической роли Троцкого

После более чем двухсот страниц искажений, полуправды и открытых фальсификаций мы добираемся, наконец, до итоговой оценки Троцкого. Тэтчер пишет:«Троцкий не был великим политическим деятелем или провидцем. Он провел большую часть своей жизнив оппозиции, будучи сторонником мнений, поддерживавшихся меньшинством»^[106]. Читатели вправе ответить: «Ну, профессор Тэтчер, это лишь ваше личное мнение». И в самом деле, это мнение не поддержано заслуживающей доверия научной работой, и читателю нет причин брать его всерьез. В этой связина ум приходит предупреждение Гегеля:

«Что может быть бесполезнее ознакомления с рядом лишь голых мнений! Что может быть более безразличным?»^[107] Что же касается повода для этого мнения — что Троцкий провел большую часть своей жизни в оппозиции, — то это больше говорит нам о мнениях и характере Тэтчера, чем о революционном вожде, которому он пытается дать оценку.

Тэтчер говорит далее:

«Есть ли в работах Троцкого что-нибудь, что заслуживает интереса к ним с нашей стороны, или его работы актуальны лишь по отношению к его собственному времени и опыту? Ответ на этот вопрос зависит отчасти от того, как читатель оценивает марксизм и заслуги Троцкого как марксиста.

В ответ на второй вопрос, сомнительно, что Троцкий внес какой-то прочный вклад в развитие марксистской мысли. Возможно, он даже не знал о некоторых основных работах Маркса. В Преданной революции, например, Троцкий несколько раз заявлял, что Маркс ничего не говорил о России, что основоположник {марксизма} ожидал начала социалистической революции в передовых капиталистических странах. Это суждение игнорирует интерес Маркса к вопросу о том,сможет ли “отсталая” Россия обойти стадию капитализма и начать непосредственный переход к социализму на основе крестьянской общины. Ответ Маркса, безусловно важный для теории перманентной революции Троцкого, был дан в нескольких его работах, включая “Предисловие” к русскому изданию1881 года к Коммунистическому манифесту. В этом предисловии Маркс отвечал утвердительно. Российская революция может развиваться по пути прямого перехода к социализму, но лишь в томслучае, если она воспламенит социалистические революции на передовом Западе. Будь Троцкий знаком с этим местом и другими трудами, где Маркс пишет о проблеме построения социализма в России, он бы, конечно, заявил о непосредственной связи между теорией перманентной революции и Марксом и меньше настаивал бы на оригинальности своей концепции относительно революционного процесса в России. Если мы допустим, что Троцкий не знал об интересе Маркса к России, то это приводит к выводу, что марксизм Троцкого был результатом российской среды» {курсив Д.Н.}^[108].

В этих словах автора равным образом выражаются его невежество и наглость. Статьи такого рода могли появляться в десятках советских журналов до краха СССР. Утверждение, согласно которому Троцкий «заявил, что Маркс ничего не говорил о России», является грубым искажением слов Троцкого. Последний детально объяснял, почему невозможно вывести анализ советского общества из механического применения исторических концепций Маркса^[109]. В этом подходе Троцкий демонстрировал не свое незнакомство с работами Маркса, а свой творческий подход к марксизму. Кроме того, ключевые аргументы Преданной революции построены на рассуждениях Маркса. В качестве примераможет послужить использование Троцким понятия «обобщенной нужды», к которому Маркс прибегал в Немецкой идеологии для того, чтобы объяснить корни и социальную функцию бюрократии в СССР как «жандарма», то есть полицейского, защищающего социальное неравенство.

Легко опровергнуть утверждение Тэтчера о том, будто Троцкий был незнаком с работами Маркса 1881 года о перспективе социализма в России, не говоря уже о том, что Троцкий якобы не признавал связи между его собственной теорией перманентной революции и работами Маркса. Тэтчер, по-видимому, не читал статью«Марксизм и связь между пролетарской и крестьянской революцией», написанную в декабре 1928 года. Троцкий рассматривал там именно переписку 1881 года между Марксом и старой российской революционеркой Верой Засулич, в рамках которой Маркс проработал теоретические вопросы, которые были вкратце подытожены в январе 1882 (не 1881 года, как у Тэтчера) в предисловии к русскому изданиюКоммунистического манифеста. Что же касается его интеллектуального заимствования у Маркса, то Троцкий написал в своей статье, что «идея перманентной революции была однойиз важнейших идей Маркса и Энгельса»^[110]. Итак, подводя итоги, Тэтчер пишет, что Троцкий был незнаком с ключевыми работамиМаркса о России,но оказывается, что эта фантастическая гипотеза является результатом неспособности самого Тэтчера проделать предварительную работу на данную тему!^[111]

Саркастически задав вопрос об актуальности Троцкого, Тэтчер должен нам объяснить, зачем он написал книгу в 240 страниц, чтобы объявить о ее неактуальности? Почему он издавал, вместе со своим бывшим коллегой из Университета Глазго Джеймсом Д. Уайтом, недолго просуществовавший Журнал по изучению Троцкого, публикация которого представляла собой первый проект Тэтчера, направленный против Троцкого? Почему Суэйн написал свою биографию в 236 страниц?

Стоит заметить, что Тэтчер не ставит под сомнение актуальность Сталина. В рецензии на несколько исследований о Сталине, появившихся в связи с пятидесятилетием со дня смерти диктатора, Тэтчер, обнажая пчел в своей шапке, при- знался в некоторой ностальгии по «незлобной форме сталинизма», добавив при этом: «Сталин продолжает увлекать и вызывать моменты моральной неопределенности»^[112]. Уму непостижимо, какуюморальную неопределенность вызывают действия кровожадного тирана, который уничтожил целое поколение социалистов, предалпринципы Октябрьской революции и привел в движение процесс, который окончился уничтожением Советского Союза?

Выводы

Проработать книги г-на Суэйна и г-на Тэтчера оказалось весьма неприятным трудом. Несмотря на объем данного эссе, я ни в коем случае не утверждаю, что ответил на все искажения и подлоги в их работе. Развернутое опровержение потребовало бы целой книги. Но я полагаю, что эта рецензия устанавливает тот факт, что обе биографии не обладают ни малейшей научнойценностью. И все же возникает вопрос: почему были написаны эти книги? В чем их цель? Ответ, по-моему, лежит в сфереполитики. Хотя в конце своей книги Тэтчер цинично сомневается в актуальности своего объекта рассмотрения, вряд ли он полагает, что Троцкий был такой уж мелкой личностью в истории. Наоборот, навязчивый интерес Тэтчера к Троцкому наводит на мысль, что тайком Тэтчер придерживается противоположного мнения. Это больше похоже на правду, поскольку значение Троцкого как исторической фигуры неразрывно связано с перипетиями международной классовой борьбы. Чтобы определить актуальность Троцкого, надо ответить на несколько других вопросов: какова актуальность социализма? Какова актуальность марксизма? Какова актуальность классовой борьбы в современном обществе? Достиг ли капитализм нового и непрерывного уровня стабильности? Не пережилали себя исторически сама концепция «кризиса капитализма»? Нужно ответить на все эти вопросы, когда оцениваешь место Троцкого в истории и значение его идей в современном мире.

В свете объективного развития актуальных событий идеи Льва Троцкого не кажутся такими уж далекими. Во-первых, развитие технологии и ее влияние на процессы производства и обмена создали глобальное хозяйство, которое оказывает огромное давлениена старые структурынациональных государств. Кроме того, резкое падение мирового экономического веса Соединенных Штатов значительно ограничивает вероятность нового мировогопорядка, который смог бы урегулировать отношения между государствами и поддержать глобальное равновесие. Мировая капиталистическая система идет к системному краху, схожему по масштабам с периодом 1914–1945 годов.

Хрупкость сегодняшнего глобального экономического и геополитического порядка усиливается внутренней классовой и социальной напряженностью. В течение последней четверти века мы наблюдаем распад старых массовых партий и организаций рабочего класса. Трудно найти где-либо в мире политическую партию, которая сохранила бы значительную степень доверия масс. Старые коммунистические, социал-демократические и лейбористские партии либо совсемразвалились — как это произошло с большинством сталинистских организаций, — либо находятся в прозябании, опираяськак организации только на целиком коррумпированный аппарат.

Называть эти организации «рабочими» — значит полностью искажать исторический смысл этого слова. Все они являются правыми буржуазными партиями, не менее связанными с защитой капитализма и империалистических интересов глобальных корпораций, чемтрадиционные буржуазные партии.Но этот распад всех форм сталинистскихи социал-демократических реформистских рабочих организаций происходит на фоне растущего социального неравенства и усиливающихся классовых антагонизмов. Старые организации попросту не обладают политическими средствами и доверием, чтобыбыть в состоянии организовать социальное недовольство и направить его по каналам,не угрожающим стабильности капиталистической системы. В какой-томомент интенсификация классовых конфликтов найдет интеллектуальное и политическое выражение. Начнется поиск альтернатив нынешнему положению вещей. Это создаст интеллектуальную и общественную среду для возрождения интереса к истории социалистического движения и революционных битв прошлого. Развитие такого климата неизбежно при- ведетк появлению новогоинтереса в отношении жизни и деятельности Льва Троцкого. Именно так происходило в период предыдущей большой волны радикализации рабочих и студентов. Более вдумчивые слои буржуазии признают эту опасность и боятся ее. Как мы знаем, нынешняя эпоха является эпохой«превентивных войн», и две рассмотренные нами книги представляют собой своего рода предупреждающий удар против возрождения троцкистского влияния. Именно поэтому заслуженные академические издательства вроде «Раутледж» и «Лонгман» заказывают биографии, написанные Суэйном и Тэтчером.

Политический кризис сопровождается глубоким интеллектуальным кризисом. Как иначе объяснить довольно благожелательные отзывы на две эти жалкие книги? По-моему, такая реакция «критиков» связана с преобладанием в течение последней четверти столетия глубоко реакционных методов мышления, связанных с постмодернизмом, который отрицает само понятие объективной истины. В своей рецензии я несколько раз ссылался на Э.Х. Карра и сделаю это еще раз. Почти полвека тому назад он предупреждал против введения в исследование истории ницшеанского принципа, изложенного в книге По ту сторонудобра и зла: «Ложность мнения не служит для нас поводом для его осуждения …»^[113] Современное отрицание объективной истины — связанное с утверждением, что единственно важным вопросом является внутренняя связность рассказа, который нужно судить согласно его собственной логике, — подрывает всякое серьезное изучение и рациональное мышление вообще.Оно порождает атмосферу, в которой «все позволено», когда пышно расцветает фальсификация, а ложные заявления об истории остаются неоспоренными.

Но к чему это ведет? Я начал это эссе обзором Московских процессов и сталинского террора. Я объяснил, что исторический процесс, начавшись с фальсификации, закончился массовыми убийствами. Этот процесс повторяется и в нашу эпоху. Тому, кто хочет задуматься о последствиях и результатах исторической лжи, стоит рассмотреть ложь, которая была использована, чтобы подготовить общественное мнение для начала войны в Ираке. «Оружиемассового уничтожения» было ложью, которая уже привела к смерти сотен тысяч людей.

Новое поколение стоит перед огромными и жизненно важными вопросами. Вокруг себя оно везде видит кризис и разложение. Если мы не найдем ответа на кризис мировой капиталистической системы, то под вопросом окажется само будущее планеты. Изучение истории должно сыграть центральную роль в изучении проблем человечества XXI века. Но как можно изучать историю, если ее описание полно подлогов и лжи? Трудящиеся и молодежь мира нуждаются в правде, а борьба за защиту и изучение истины является движущей силой мирового прогресса.