Robert Service, Trotsky: A Biography (Cambridge, MA: Harvard University Press, 2009), 600 pages.

Опубликовано на русской странице Мирового Социалистического Веб Сайта (дата обращения: 4.3.2018).

Призрак Льва Троцкого

В 1955 году Джеймс Бернхэм, интеллектуальный крестный отец современного американского неоконсерватизма, написал рецензию о книге Исаака Дойчера Вооруженный пророк, первом томе монументальной биографии Льва Давидовича Троцкого. К тому времени прошло пятнадцать лет после того, как Бернхэм покинул ряды Четвертого Интернационала в ходе политического конфликта, в котором он скрестил полемические шпаги со Львом Троцким. Этот поединок был весьма трудным для Бернхэма, он чувствовал свою слабость в завязавшемся политическом и литературном соперничестве.

«… Я замечаю себя остановившимся в очаровании от технического бесподобия созданной вами вербальной структуры, динамичной широты вашей риторики, жгучего выражения вашей неотразимой преданности социалистическому идеалу, неожиданных, шутливо ярких метафор, которыми блестит каждая страница»^[1].

После своего разрыва с социализмом Бернхэм быстро передвинулся на крайнее правое крыло (как и предсказывал Троцкий). К середине 1950-х годов он оценивал жизнь и работу Троцкого сквозь призму своей идеологической преданности глобальной борьбе с марксизмом. Работа Дойчера вызвала в нем тревогу. Проблема заключалась не в ее литературной форме. Бернхэм с готовностью признавал мастерское воспроизведение биографом революционных черт личности Троцкого.

«Господин Дойчер отлил свое повествование о Троцком в греческую форму, и вполне оправданно, — писал Бернхэм. — Его Троцкий является ослепительно блестящим героем, поднявшимся в 1905, в 1917 году и во время Гражданской войны на череду высот, где он сливается с Историей и становится ее голосом».

Бернхэм согласился с тем, что автор сумел передать читателям необычайные качества Троцкого:

«кипящее красноречие, которое многие из его слушателей расценивают как величайшее в нашем столетии; знание языков; остроумная и вибрирующая проза; быстрота, с которой Троцкий овладевал каждой новой темой; широкий диапазон его интересов, такой редкий среди профессиональных революционеров».

Бернхэм отметил, что дойчеровский портрет Троцкого вовсе не был односторонним; что он «добросовестно показывает слабости Троцкого …» Но, несмотря на множество литературных достоинств этой биографии, Бернхэм осуждает ее как «интеллектуальную катастрофу». Эту оценку Бернхэм объясняет тем, что «господин Дойчер пишет с точки зрения человека, который признает и оправдывает большевистскую революцию». Биография оказалась «органически исковеркана» и неприемлема. «Все ученые ссылки из всех библиотек недостаточны для того, чтобы смыть пятно большевизма».

Бернхэм сознается в том, что испытал ужас из-за того, что Дойчеру «вежливо помогли все наши ведущие исследовательские учреждения, что он получил помощь наших фондов, доступ на страницы наших журналов, что его опубликовало и анонсировало великое англосаксонское издательство Oxford Press». Разве истеблишмент не понимает масштаб опасности, заключающейся в разрешении и даже поощрении распространения знаний о героической жизни и революционных идеях Троцкого перед лицом широкой публики, в частности, перед молодежью?

Бернхэм заканчивает свою рецензию возгласом отчаяния:

«Умы многих университетских студентов и тех, кто задает тон общественному мнению, формируются под влиянием идей Дойчера относительно в высшей степени важных тем, которые он описывает. В этом — одно из многих доказательств влечения нашего западного мира к самоубийству»^[2].

Вывод, к которому толкает эта рецензия, сводится к тому, что не нужно печатать книги Дойчера и аналогичные им работы, которые с симпатией описывают Октябрьскую революцию и ее вождей.

Опасения Бернхэма можно было понять, если встать на его политическую точку зрения. Он предвидел подрывной потенциал реабилитации Троцкого пером Дойчера от тех нагромождений сталинистской лжи, которые десятилетиями скрывали его историческую роль и политические идеи. В феврале 1956 года «секретный доклад» Хрущева на ХХ съезде КПСС более или менее явно признал, что Сталин организовал массовые убийства, и подтвердил правоту обвинения, которое выдвинул против диктатора его непримиримый противник за двадцать лет до этого. В течение последующих лет политический престиж Льва Троцкого быстро рос во всем мире.

На фоне растущей активности рабочего класса и радикализации молодежи биографическая трилогия Дойчера — Вооруженный пророк, Безоружный пророк и Изгнанный пророк — ознакомила многие тысячи молодых людей, представителей интеллигенции и рабочих с поступками и идеями Льва Троцкого. Организации, заявлявшие о том, что следуют по его политическим стопам, заметно усилились в 1960-е и 1970-е годы. В особенности это касалось Великобритании. В 1964 году руководство организацией «Молодые социалисты» (Young Socialists), молодежного движения Лейбористской партии, перешло в руки троцкистской Социалистической Рабочей Лиги (Socialist Labour League). С того момента и до 1980-х годов включительно наблюдение за действиями троцкистских организаций составляло одну из приоритетных задач секретной службы Великобритании MI5 [5].

Новое наступление против Троцкого

Стоит иметь в виду это прошлое, когда мы обдумываем странный литературный феномен недавнего времени: публикацию в течение последних пяти лет трех биографий Льва Троцкого, написанных британскими историками. В 2003 году в издательстве «Раутледж» вышла книга Троцкий, написанная профессором университета Глазго (а до этого преподававшего в университете Лестера) Яна Тэтчера. Спустя три года издательство «Лонгман» опубликовало книгу Троцкий профессора университета Глазго Джеффри Суэйна. А теперь, в конце 2009 года, с большим шумом выходит книга Троцкий: Биография профессора Роберта Сервиса из Колледжа святого Антония в Оксфорде. В Англии книга опубликована издательством

«Макмиллан». В США — издательством Гарвардского университета. Что скрывается за этим явным интересом британских ученых к личности Льва Троцкого, погибшего почти 70 лет тому назад?

Автор этих строк в других своих статьях^[4] уже провел детальный анализ работ Тэтчера и Суэйна и доказал, что они являются грубыми попытками исторической фальсификации и не представляют собой никакой ценности для людей, интересующихся изучением жизни и идей Льва Троцкого. Как бы в соответствии с предупреждением Бернхэма Тэтчер и Суэйн полны решимости отказать Троцкому в трибуне, и поэтому они стремятся как можно меньше ссылаться на его работы. Обе книги нацелены на то, чтобы бросить тень на хорошо известный образ Троцкого, выросший на базе великой трилогии Дойчера. Тэтчер и Суэйн постарались принизить значение книги Дойчера, обвиняя его в создании «мифа» о Троцком как о великом революционере, марксистском теоретике, полководце, политическом исследователе и противнике тоталитарной бюрократии. Биографии Тэтчера — Суэйна задали тон в создании нового антитроцкистского нарратива, используя клевету и вымыслы старой сталинистской закваски в интересах современного антикоммунизма.

Теперь настала очередь Роберта Сервиса в продолжении попыток разрушить историческую репутацию Льва Троцкого. В рекламном анонсе, предпосланном публикации книги, издательство Гарвардского университета заявляет: «Хотя сторонники Троцкого упрямо цепляются за мнение, что он был чистым революционером и могучим мыслителем, преследуемым и сосланным Сталиным, действительность выглядит совсем иначе. Поучительный портрет этого человека и его наследия [созданный Сервисом] восстанавливает правду»^[5]. Так ли это?

Биография как злобная клевета

Троцкий: Биография является грубой и оскорбительной книгой, написанной без малейшего уважения к элементарным нормам академического труда. «Исследование» Сервиса, если уместно употребить такое слово, было проведено весьма недобросовестно. Его Троцкий — не история, а, напротив, попытка подорвать репутацию при помощи злобной клеветы (character assassination). Сервис не довольствуется искажением и фальсификацией политических деяний и идей Троцкого. Он очень часто опускается до приемов желтой таблоид- ной прессы, пытаясь облить грязью личную жизнь Троцкого. Среди его любимых приемов — использование ссылок нa «слухи» об интимных отношениях Троцкого. Он даже не указывает источник этих слухов, не говоря уже о том, чтобы проверить их достоверность.

Троцкий заявил однажды, защищаясь от клеветы сталинского режима: «На моей революционной чести нет ни одного пятна»^[6]. Однако Сервис рисует Троцкого как человека, лишенного чести. Он пытается дискредитировать Троцкого не только как революционного политического деятеля, но также как человека. Из-под пера Сервиса Троцкий предстает как бесчувственная и тщеславная личность, использующая своих коллег для собственных эгоистических целей, как неверный муж, который бессердечно бросает свою жену, как отец, холодно-безразличный к своим детям и даже ответственный за их смерть. «Окружающим не приходилось долго ждать перед тем, как они узнавали, насколько он тщеславен и себялюбив», — пишет Сервис в типичном пассаже своей книги [56]^[7].

Биография Сервиса полна такими мелкими оскорблениями. Троцкий был «неустойчивым и ненадежным». «Он был заносчивым индивидуалистом», который «эгоистично полагал, что его мнения, будучи выражены ярким языком, принесут ему победу». «Безграничным было его очарование самим собой. В роли мужа он подло поступил со своей первой женой. Он игнорировал потребности своих детей, в особенности когда оказывались затронуты его политические интересы» [4].

Сервис пытается уверить своих читателей, что интеллектуальная и политическая жизнь Троцкого были так же жалки, как и его личная жизнь. «Троцкий почти не скрывал своей страсти к диктатуре и террору во время Гражданской войны. Он попирал гражданские права миллионов людей, включая и промышленных рабочих». Что же касается его дальнейшего политического поражения, то Сервис без какого-либо объяснения отвергает анализ Троцкого, касающийся возвышения советской бюрократии и узурпации ею политической власти. Сервис утверждает, как само собой разумеющееся, что Троцкий «проиграл человеку [Сталину] и клике, имевшим более правильное понимание советской общественной жизни» [4]. Согласно Сервису, Троцкий был второстепенным или даже третьестепенным мыслителем. Троцкий, по его словам, «не претендовал на интеллектуальную оригинальность; он был бы осмеян, если бы попытался сделать это» [109].

«В интеллектуальном плане он перескакивал с одной темы на другую и не видел нужды в систематизации своего мышления» [110]. Троцкий писал быстро и поверхностно: «Он просто любил сидеть за рабочим столом, с чернильной ручкой в руке, небрежно пописывая очередной опус. Никто не осмеливался прервать его, когда поток слов формировался в его голове» [319]. Каковы же были результаты этого бумагомарания? Сервис пишет: «Его мышление было путаной и сбивающей с толку мешаниной» [353]. «Он много времени проводил в спорах, меньше — в обдумывании. Стиль преобладал над содержанием … Это было связано с его глубокой несерьезностью в интеллектуальном смысле» [356]. Таков вердикт Сервиса по отношению к литературной работе человека, которого признавали одним из величайших писателей ХХ века^[8].

Биограф не обязан любить или даже уважать объект своего внимания. Никто не станет утверждать, что Ян Кершоу в какой-либо степени симпатизирует Адольфу Гитлеру, жизни которого он уделил два выдающихся тома своей книги, ставших результатом многолетних исследований. Но независимо от того, уважает, презирает или относится с прохладной и отстраненной двойственностью к объекту своего научного внимания, автор обязан уважать факты и пытаться понять этого человека. Биограф должен рассмотреть эту жизнь в контексте условий, в которых жил предмет его интереса. Однако все эти соображения находятся выше интеллектуальных способностей Сервиса и за пределами его знаний. Вместо этого бессмысленным и абсурдным образом он с самого начала становится в позу неодобрительного консультанта по выбору профессии. Во введении к книге Сервис выражает мнение, что Троцкий «мог бы легко сделать карьеру журналиста или эссеиста, если бы политика не стала его целью» [3]. Но Троцкий выбрал карьеру в политике, еще хуже — в революционной политике, и Сервис не может вынести этот факт или понять его.

Сервис называет свою книгу «первой полновесной биографией Троцкого, написанной нерусским и не троцкистом» [xxi]. Что означает слово «полновесная»? Эта биография, безусловно, длинная, растянутая на 501 страницу. Но своим содержанием она напоминает лишь удлиненную версию биографий, написанных Тэтчером и Суэйном. Как и эти предыдущие работы, она оставляет историю за бортом. Ни одно историческое событие не описано в ней с надлежащей степенью детализирования.

Сервис сводит огромную и сложную драму революционной эпохи в жизни России к серии безжизненных картин, служащих сценической площадкой, на фоне которой он высмеивает предполагаемые политические, личные и моральные ошибки Троцкого. Сервис в нескольких предложениях разделывается с приходом Гитлера к власти в 1933 году, с началом Гражданской войны в Испании или с созданием Народного фронта во Франции. Даже Московские процессы и Большой террор заслуживают немногим более одной страницы. Гораздо больше внимания Сервис уделяет непродолжительной интимной связи Троцкого с Фридой Кало!

Компендиум ошибок

Помимо этого биография содержит массу фактических ошибок, которые указывают на крайне ограниченное знание автором исторического материала. Описывая отношение Троцкого к вопросу об индивидуальном терроре в дореволюционный период, Сервис пишет, что Троцкий «отверг “индивидуальный террор” в 1909 году, когда социалисты-революционеры убили Евно Азева, полицейского шпика, про- бравшегося в центральный комитет их партии» [113]. На самом деле Азеф (его фамилия кончается буквой «ф») не был убит в 1909 году. Он вообще не был убит. Азеф, организовавший террористические акции, включая убийства, будучи агентом царской охранки в партии социалистов-революционеров, пережил это разоблачение и умер своей смертью в 1918 году. Сервис не цитирует ни одного предложения из ценной статьи Троцкого о деле Азефа.

Обсуждая события 1923 года в Германии, Сервис утверждает, что революция провалилась после того, как «уличные перестрелки прекратились» в Берлине [310]. В действительности в Берлине никаких перестрелок не было. Руководство германской Компартии отменило восстание в столице еще до начала вооруженных действий. Из больших городов единственным местом, где произошли серьезные вооруженные столкновения, был Гамбург.

В беглом комментарии по поводу Китайской революции Сервис заявляет, что Коммунистический Интернационал дал указание начать восстание против Чан Кайши и Гоминдана в апреле 1927 года. «Это стало для Чан Кайши предлогом для проведения кровавой расправы над коммунистами в Шанхае и в других местах» [355]. Это не так. Такого плана не было и подобного указания не посылалось. Сервис спутал события в Шанхае в апреле 1927 года с более поздними событиями в Кантоне.

В другом месте Сервис пишет, что в июне 1928 года Троцкий работал над критикой программы Пятого Конгресса Коминтерна [371]. На самом деле Пятый конгресс был проведен в 1924 году. Критика программы, на которую ссылается Сервис, была адресована Шестому Конгрессу.

Сервис даже умудряется перепутать дату смерти вдовы Троцкого Натальи Седовой. Он заявляет: «Она умерла в 1960 году, оплакиваемая кругом друзей в Мексике, Франции и Америке» [496]. В действительности Седова умерла в январе 1962 года в возрасте 79 лет. За несколько месяцев до смерти, в ноябре 1961 года, Наталья Седова написала обращение к советскому правительству, требуя пересмотра Московских процессов и реабилитации Троцкого, и мы вправе ожидать, что биограф Троцкого должен был бы знать про этот эпизод. В конце книги еще одна крупная ошибка: Сервис описывает жену и дочь младшего сына Троцкого Сергея, как если бы они были женой и дочерью старшего сына Льва [500–501]. Эти ошибки проскользнули мимо редакторов книги в издательствах «Макмиллан» и Гарвардского университета. Они также были пропущены не слишком пристальным оком профессора Яна Тэтчера, который, по словам Сервиса, прочел всю рукопись.

Следуя методу Тэтчера и Суэйна, Сервис старается обходить стороной письменные труды Троцкого. За исключением автобиографии Моя жизнь, которую Сервис пытается дискредитировать, в его книге отсутствуют убедительные доказательства того, что биограф систематически проработал опубликованные книги и брошюры Троцкого перед тем, как начать писать свою книгу. За исключением работ Яна Тэтчера, которого он восторженно хвалит, Сервис не обращает внимания на объемистую академическую литературу о Троцком. Сервис с презрением относится к тем биографам, воспитанным в традициях марксизма, которые всерьез отнеслись к литературному наследию Троцкого. Он отмахивается от покойного Пьера Бруэ, весьма уважаемого историка и автора досконально проработанной и авторитетной биографии Троцкого, как от «идолопоклонника». Дойчера он высмеивает как человека, который «преклонялся перед святыней Троцкого» [xxi].

Есть ряд причин сомневаться в том, читал ли вообще Сер- вис работы большинства других историков, которые он с благодарностью упоминает в собственном предисловии. Например, Сервис отмечает профессора Александра Рабиновича как историка, подвергшего Троцкого «скептической проверке», и ставит его в один ряд с Джеймсом Уайтом из университета Глазго, который нелепым образом отрицает сколько-нибудь значимую роль Троцкого в организации Октябрьского переворота 1917 года [xxi]. В действительности профессор Рабинович в своей работе Большевики приходят к власти показал на фактах важнейшую роль Троцкого как тактика и практического вождя большевистской победы.

Несмотря на самодовольную характеристику Сервисом своей биографии как «полновесной», в книге почти полностью отсутствуют цитаты из важнейших политических работ Троцкого или их адекватные изложения. Сервис даже не дает описания основного содержания и постулатов теории перманентной революции, которая стала для Троцкого краеугольным камнем его политической деятельности в течение 35 лет. Его внушительные работы о Китае, Германии, Испании, Франции и даже Великобритании едва упомянуты.

В тех редких случаях, когда Сервис ссылается на какую-то из книг Троцкого, он путается и ошибается. В совершенно путанном по характеру упоминании книги Литература и революция Сервис приписывает Троцкому мнение, будто «пройдет много лет … прежде чем “пролетарская культура” будет достигнута» [317]. Как известно каждому человеку, читавшему эту книгу, Троцкий решительно отвергал понятие «пролетарской культуры»^[9]. Но Сервис не знает этого; он или не читал эту книгу или не смог понять прочитанное.

Читатель вправе задать вопрос: если Сервис не обращает внимания на письменные работы Троцкого, то чем он заполнил 501 страницу своей монографии? Как можно написать «полновесную биографию» о человеке, признаваемом в качестве одного из наиболее продуктивных писателей ХХ века, не обращая необходимого внимания на его литературные произведения?

Разоблачение «скрытой жизни» Троцкого

Как бы предвосхищая этот вопрос, Сервис с самого начала объясняет читателям, что его занимает не то, что Троцкий писал или делал. «Цель этой книги, — говорит Сервис, — раскопать то, что касается скрытой от глаз жизни». Он соглашается, что «свидетельства начинаются с его работ — книг, статей и речей, — которые он опубликовал при жизни». Но этого недостаточно. Даже изучение всех трудов Троцкого «расскажет нам о его великих интересах, но не всегда объяснит его личные или фракционные цели в каждый данный момент. Будучи активным политическим деятелем, он не мог позволить себе всякий раз объяснять, что он совершает» [4–5].

Сервис продолжает:

«Нельзя позволить его литературному наследию стать единственным источником информации. Иногда общий ход его карьеры может быть более эффективно воспроизведен в предположительно второстепенных мелочах, нежели в громких публичных заявлениях: его образ жизни, доходы, жилище, семейные отношения, манеры и повседневные представления о человечестве вне самого себя … Кроме того, как и в отношении Ленина и Сталина, заострить внимание на том, о чем Троцкий умалчивал, так же важно, как и на том, о чем он сам предпочитал говорить или писать. Невысказанные базовые представления [unuttered basic assumptions] были неотъемлемой частью амальгамы его жизни» [5; курсив Д.Н.].

Сталин, бывший весьма осторожным в том, чтобы скрывать то, что он думает, вполне согласился бы с этим утверждением. Оно вполне соответствует тому инквизиторскому принципу, который Сталин применял при организации Московских процессов. Доказательство преступлений против советского государства следует искать не в открытых заявлениях, письменных трудах и поступках обвиняемых старых большевиков. Нет, их террористические заговоры были результатом их «невысказанных базовых представлений», которые были скрыты под покровом их социальной жизни.

Но каким образом будет профессор Сервис вскрывать «невысказанные базовые представления» Троцкого? Сервис объявляет, что «скрытая жизнь» Троцкого может быть раскрыта при помощи исследования ненапечатанных черновых набросков его работ. «Вычеркивания и исправления рассказывают нам о том, о чем он не хотел сообщать. Это особенно верно в отношении его автобиографии» [5].

Это заявление служит основанием для важнейшего из выдвигаемых Сервисом обвинений, а именно, что автобиография Троцкого Моя жизнь, которую тот написал в 1930 году, является ненадежным и подозрительным источником. Сервис жалуется на то, что «описание Троцким самого себя было некритически воспринято [последующими] поколениями читателей. В действительности все было совсем не так, ведь он убрал из текста или исказил все детали, которые были неудобны для имиджа, который он сам себе создавал» [11].

«Смущение» Троцкого

Что же скрывал или искажал Троцкий в Моей жизни? Сервис сообщает о двух разночтениях, которые он обнаружил при сверке черновой рукописи автобиографии, находящейся в Гуверовском институте Стэнфордского университета, с опубликованной версией. Первое разночтение касается предполагаемой попытки Троцкого скрыть размеры богатства своего отца, Давида Бронштейна. Второе, которому Сервис уделяет навязчивое внимание, это предполагаемые попытки Троцкого приуменьшить значение своего еврейского происхождения. Сервис пишет:

«В качестве марксиста его смущало богатство родителей, и он никогда не был в состоянии признать их выдающиеся качества и достижения. Более того, в описании своего детства он пытается опустить такие места, которые показывают его робость или избалованность; не отрицая свое еврейское происхождение, он сокращает до минимума упоминания о нем. Просматривая черновики и рукописи, мы можем найти черты его ранней биографии, которые долгое время оставались неизвестными. Напри- мер, он открыто заявлял, что его отец был зажиточным и успешным фермером. Здесь недоговаривается очень многое. Давид Бронштейн, женатый на Анете, был одним из наиболее динамично развивавшихся фермеров в своем округе Херсонской губернии. Собственными усилиями и упорством он вскарабкался высоко по лестнице материального успеха и заслуженно гордился своими достижениями» ^[10].

Прежде чем ответить на обвинение Сервиса, будто Троцкий преуменьшил зажиточность своего отца и пытался скрыть свое религиозное и этническое происхождение, давайте, во-первых, укажем на сомнительный характер первоначальной предпосылки: что переход от черновиков к их конечной публикуемой форме следует понимать как процесс сокрытия и фальсификации. Сервис утверждает то, что для начала должен доказать. Для подтверждения своего обвинения он должен показать, почему «вычеркивания и изменения» нельзя рассматривать в качестве законного метода, используемого великим мастером своего дела по собственному усмотрению. Существует множество причин, ничего общего не имеющих с намерением что-либо скрыть, по которым Троцкий мог убрать отдельные куски и добавить другие.

Сервис не дает ни одного примера, где бы опубликованное Троцким описание своего детства существенно отличалось от чернового варианта. Заявление, будто Троцкого «смущало богатство родителей», выросло в воображении Сервиса; других авторитетов нет. Рассказ Троцкого сообщал о постепенном росте зажиточности отца, но стоит заметить, что Давид Бронштейн стал действительно богатым лишь после того, как Троцкий ушел из дома. Семья Бронштейнов переехала из скромного, сделанного из глины домика в кирпичный дом, когда будущему революционеру было почти 17 лет от роду. Троцкий дает нам в Моей жизни богатое деталями и проникнутое теплотой описание упорной борьбы своего отца за материальный успех и накопление богатства. Описывая свой социальный статус в детстве, Троцкий заявляет: «Сын зажиточного землевладельца, я принадлежал скорее к привилегированным, чем к угнетенным» ^[11].

Биография молодого Троцкого, опубликованная Максом Истменом в 1926 году, рассказывает, что Давид Бронштейн «стал богатым, работая и нанимая крестьян для работы. Он контролировал почти три тысячи десятин земли вокруг маленькой украинской деревни Яновка, владел мельницей и был в целом важным человеком в этой местности». Истмен знал это, потому что Троцкий ему это рассказал. Истмен писал: «Троцкий гордится своим отцом, гордится тем, что он умер, работая и понимая. Он любил рассказывать об отце»^[11]. Описание Сервисом семьи Бронштейнов — которых он называет «шустрыми евреями» (plucky Jews) [14] — опирается целиком на то, что было сказано в Моей жизни и в Молодом Троцком Истмена. Сервис не провел каких-либо новых, независимых исследований, добавивших или опровергнувших информацию из книг Троцкого и Истмена. В описании Сервисом детства Троцкого нет ни одной детали, которая не была бы упомянута в этих двух ранних источниках.

Еще более поразительно то, что Сервис, претендующий на разоблачение ненадежности написанной Троцким автобиографии, опирается в своем описании молодости Троцкого почти полностью на опубликованную версию книги, а не на ее черновой вариант. Во вторую главу биографии, озаглавленной «Воспитание», Сервис включает девять крупных отрывков из воспоминаний Троцкого. Восемь из них скопированы из опубликованной версии; лишь один взят из первоначального черновика. Но ни в одном из этих случаев Сервис не может указать на какое-либо существенное противоречие между опубликованной работой и черновиком.

Но это не значит, что Сервис возвращается из своих поисков по черновикам с пустыми руками. Он, например, узнает, что молодой школьный товарищ Троцкого, которого автор в законченной книге называет Карлсоном, в черновике именуется Крейцером [505]. Это открытие, гордо отмеченное Сервисом в подстрочной заметке, можно справедливо считать важным прорывом в троцковедении! Даже если бы он не достиг ничего большего, Сервис все же одной могучей под- строчной заметкой вернул в Историю имя молодого Крейцера.

Происхождение Троцкого

Обратим внимание на утверждение Сервиса, будто Троцкий пытался уклониться от обсуждения вопроса о своем происхождении. Откровенно говоря, в озабоченности Сервиса этим вопросом содержится нечто малоприятное и подозрительное. Еврейство Троцкого занимает ведущее место в биографии Сервиса. Оно — в центре его мыслей. Он постоянно напоминает читателю об этом факте, как будто Сервис обеспокоен тем, что о нем не дай бог забудут. В свете авторского акцента на происхождении Троцкого эту книгу можно бы было назвать Троцкий: Биография еврея.

Прежде чем мы рассмотрим этот настораживающий элемент в биографии Сервиса, мы должны сначала ответить на то его обвинение, согласно которому Троцкий стремился скрыть или отвести внимание от своего происхождения. Как обычно Сервис предполагает, что его читатель не даст себе труда прочесть автобиографию Троцкого, в которой Троцкий ни в коей мере не стесняется обсуждать свои этнические и религиозные корни. Да и мог ли он уйти от рассмотрения этого вопроса? Обстоятельства детства были неразрывно связаны с его еврейским происхождением.

Описание Троцким своего еврейского происхождения и места этого вопроса в его интеллектуальном и политическом развитии находится в полном соответствии с тем, что мы знаем о более широком социальном и культурном слое, испытавшем влияние Одессы, в котором он жил. Троцкий откровенно пишет о месте религии в жизни своей семьи:

«Религиозности в родительской семье не было. Сперва видимость ее еще держалась по инерции: в большие праздники родители ездили в колонию в синагогу, по субботам мать не шила, по крайней мере, открыто. Но и эта обрядовая религиозность ослабевала с годами, по мере того, как росли дети и рядом с ними благосостояние семьи. Отец не верил в бога с молодых лет и в более поздние годы говорил об этом открыто при матери и детях. Мать предпочитала обходить этот вопрос, а в подходящих случаях поднимала глаза к небесам» ^[12].

Что же касается собственного отношения к еврейскому происхождению, то Троцкий объяснял:

«Национальный момент в психологии моей не занимал самостоятельного места, так как мало ощущался в повседневной жизни. После ограничительных законов 1881 г. отец, правда, не мог больше покупать землю, к чему так стремился, и мог лишь под прикрытием арендовать ее. Но меня все это мало задевало. Сын зажиточного землевладельца, я принадлежал скорее к привилегированным, чем к угнетенным. Язык семьи и двора был русско-украинский. При поступлении в училище была, правда, для евреев процентная норма, из-за которой я потерял год»^[13].

Троцкий размышлял об отношении между своим еврейским происхождением и интеллектуальным развитием:

«Национальное неравноправие послужило, вероятно, одним из подспудных толчков к недовольству существующим строем, но этот мотив совершенно растворялся в других явлениях общественной несправедливости и не играл не только основной, но и вообще самостоятельной роли»^[14].

Тора и раввин

Сервис явным образом не удовлетворен таким объяснением и отказывается его цитировать. Он ставит перед собой цель «исправить» рассказ Троцкого и пытается втиснуть жизнь своего героя в рамки собственных предрассудков. Эта попытка подрывает доверие к господину Сервису. В ключевом отрывке, который якобы опровергает Мою жизнь, Сервис пишет, что Троцкий

«стремился создать впечатление, что он был полностью интегрирован в текущие школьные события. Это не так. В реальном училище Святого Павла, как и во всех других императорских учебных заведениях, преподавался закон божий. Лейбу Бронштейна записали в школу евреем, и он не прошел обряд крещения. Он был обязан продолжать свои духовные обязанности под руководством раввина, учившего еврейских школьников, и Давид Бронштейн платил за его услуги. Этот раввин не объяснил ученикам, что представляет собой Тора: выдающуюся литературу или Слово Божье — и Лейба впоследствии пришел к заключению, что их учитель был каким-то агностиком» [37].

Сервис приписывает это изложение книге Макса Истмена Молодой Троцкий, опубликованной в 1926 году. Но верно ли передает Сервис рассказ Истмена? Давайте взглянем на подлинник. Вот как Истмен излагает этот эпизод:

«Одной из амбиций его отца — совмещающей культурное возвышение с определенной условной набожностью — являлось чтение его сыном, с помощью частного репетитора, Библии в подлиннике на иврите. Троцкий, которому было всего 11 лет, был несколько смущен при встрече с бородатым старым учителем, принявшимся за эту работу. А учитель, пожилой и задавшийся целью выполнить свою обязанность, колебался и не раскрывал своего критического отношения перед мальчиком. Поэтому сначала было непонятно, читают ли они Библию как историю и литературу или как Слово Божье»^[15].

Между двумя рассказами видно наличие примечательных противоречий. Библия у Истмена превращается в Тору у Сервиса. «Бородатый старый учитель», который оказывается агностиком, превращается у Сервиса в «раввина». Не исключено, конечно, что текстом и в самом деле была Тора — хотя обычно под словом Библия имеется в виду набор текстов более обширный, чем Пятикнижие. Но поскольку Сервис не имел информации помимо той, которую сообщил Истмен, то зачем эти словесные замены? Еще менее оправданно превращение старого учителя-агностика в раввина. Нужно подчеркнуть, что это не вопрос перевода. Сервис цитирует книгу, опубликованную на английском языке.

Все это можно было бы извинить, списав на небрежную игру авторского воображения, но ведь Сервис снова и снова поднимает тему религиозного происхождения Троцкого; повторение этой темы навязчиво и оскорбительно, совокупный эффект этого повторения отвратителен. Сервис использует недостойный метод: подмечает антисемитские настроения и затем пытается сильнее разжечь их. Читателю предлагаются такие, например, отрывки:

«Русские антисемиты рассматривали евреев как расу, лишенную патриотической преданности России. Став министром иностранных дел в правительстве, более заинтересованном в разжигании мировой революции, чем в защите интересов собственной страны, Троцкий соответствовал распространенному стереотипу “еврейской проблемы” … В обстановке того времени он уже стал наиболее известным в мире евреем. Руководитель американского Красного Креста в России полковник Рэймонд Робинс выразился об этом с характерной резкостью. В разговоре с Робертом Брюсом Локкартом, британским послом в Москве, он описал Троцкого как “четырежды сукина сына, но величайшего еврея со времен Христа”. Кроме того, он был лишь самым известным евреем в Совнаркоме, в котором евреи были представлены в большом количестве. Это было также характерно для руководства партии большевиков. Ленин не мог обойтись без талантливых евреев в формировании своего кабинета» [192; курсив Д.Н].

Роберт Сервис и евреи

Вскоре за этим отрывком следует глава под названием «Троцкий и евреи», которая начинается словами «Троцкий не мог выносить, когда люди подчеркивали его еврейское происхождение» [198]. Такое чувство может быть уделом людей, которые тяготеют к подобного рода подчеркиванию. Затем следуют несколько страниц с бессмысленными и нелепыми наблюдениями. Читатель узнает, что «отрицание иудаизма Троцким вовсе не означало, что он избегал отдельных евреев» [201]. Назвав имена нескольких евреев, с которыми Троцкий поддерживал хорошие отношения (все они — ведущие лица российского и европейского социалистического движения), Сервис замечает, что «Троцкий также дружил с космополитами, которые не были евреями» [201]. Троцкий, видите ли, «много раз беседовал с Августом Бебелем», основателем и вождем германской Социал-демократической партии. Биограф допускает, что «во взрослой жизни Троцкого не чувствовалось даже капли иудаизма», хотя вокруг было много «секуляризированных евреев, продолжавших следовать религиозным правилам еврейской кухни и праздновать традиционные праздники» [201].

Затем Сервис обращает внимание читателей, если они, не дай бог, этого еще не заметили, что ни один из четырех детей Троцкого — Нина, Зина, Лев и Сергей — «не был назван еврейским именем» [201].

На следующей странице дается более важная информация: Троцкий «был дерзким в своей сообразительности, откровенно высказывал свои мнения. Никто не мог его запугать. В Троцком эти качества проявились в большей мере, чем среди большинства других евреев, освободившихся от традиций своей религиозной общности и ограничений имперских порядков. Он явно был личностью с выдающимися талантами. Но он вовсе не был единственным евреем, который открыто воспользовался возможностями социального самопродвижения. В последующие годы возникла модель поведения еврейской молодежи, которой следовали в мировом коммунистическом движении, когда, подобно коммунистам всех национальностей, они говорили громко и писали остро, невзирая на то, как это воспринималось другими. Троцкий едва ли страдал синдромом ненавидящего самого себя еврея. Ненависти не было ничуть. Он был слишком доволен собой и своей жизнью, чтобы беспокоиться и смущаться своим происхождением» [202; курсив Д.Н.].

Выдвинув мысль, будто революционная карьера Троцкого была примером того, как евреи использовали возможности «социального самопродвижения», Сервис развивает ее в следующем абзаце:

«Троцкий был одним из тех десятков тысяч образованных евреев Российской империи, которые могли, наконец, предъявить свои права в ситуациях, в которых раньше их родители могли лишь кланяться и пресмыкаться перед нееврейским чиновником» [202]. Многие евреи, глубокомысленно замечает Сервис, пытались продвинуться в уважаемых профессиях. Но «другой возможностью было вступление в революционные партии, где евреи составляли большой процент» [202]. Это — давно известная антисемитская теория: революция как форма агрессивно-амбициозного еврейского реванша против общества, где преобладают христиане. Но излияния Сервиса еще не иссякли. Он продолжает:

«Молодые еврейские мужчины и женщины, натасканные в трудном изучении Торы, находили сходное мирское правоверие в сложностях марксизма. Споры о мелочах были присущи как марксизму, так и иудаизму (так же как и протестантству)» [202]. Теперь можно понять смысл предыдущего исправления Сервисом цитаты из Истмена. Согласно искаженному рассказу Сервиса, Троцкий тоже был натаскан в «трудностях Торы». А оттуда, намекают читателю, для делавшего карьеру Бронштейна было легко перепрыгнуть к Капиталу, к теории перманентной революции и в просторный кабинет в Кремле.

Сервис пишет, что «партийное руководство многими рассматривалось как еврейская банда» [205]. Это заявление никому не приписано, источника нет. Немного дальше он пишет: «Евреи, по широко распространенному мнению, действительно преобладали в большевистской партии». Источника опять нет. Эти обвинения не только не опровергнуты, но даже не оспорены. Затем Сервис воспроизводит абзац из «анонимного письма, адресованного советским властям», который является диким антисемитским выпадом против «чистокровных евреев, которые взяли русские фамилии, чтобы обдурить русский народ» [206].

В следующем экстравагантном абзаце, касающемся известных переговоров Троцкого с представителями Германии и Австро-Венгрии в Брест-Литовске в 1918 году, Сервис пишет:

«Когда немцы и австрийцы подходили к столу переговоров, они ожидали, что к ним будут относиться с почтением. Они вели себя так, как будто уже победили. Они разделяли пред- рассудки своего общественного класса. Они любой тип социалиста даже за человека не признавали. Русские коммунисты, в руководстве которых была масса евреев, были немногим лучше насекомых паразитов» [197].

Сервис снова не указывает читателю источника своей оценки отношения немецких делегатов. В автобиографии Троцкий писал: «Первую советскую делегацию, которую возглавлял Иоффе, в Брест-Литовске охаживали со всех сторон. Баварский принц Леопольд принимал их, как своих “гостей”. Обедали и ужинали все делегации вместе». Троцкий задумчиво отмечал, что «штаб генерала Гофмана издавал для пленных газету Русский вестник, которая на первых порах отзывалась о большевиках не иначе, как с трогательной симпатией»^[16].

Ясно, что это первоначальное дружелюбие имело политическую подоплеку и не продолжалось долго. Серьезные вопросы, вставшие перед договаривающимися сторонами в Брест-Литовске, неминуемо отразились на все более накаленном тоне и росте атмосферы конфронтации. Этот процесс был красочно описан Троцким в Моей жизни. Его характеристика главных противников — Кюльмана, Гофмана и Чернина — правдива. Они — политические реакционеры, представители аристократической элиты, но не чудовища. Их отношение к большевикам представляет собой причудливую смесь любопытства, удивления, боязни, ненависти и уважения. Троцкий даже не намекает, что он имеет дело с людьми, которые рассматривают большевиков, с евреями или без евреев, как «насекомых». Эта мысль родилась в голове у Сервиса, вовсе не у вождей германской и австрийской делегаций в Брест-Литовске.

Несмотря на одержимость Сервиса вопросом о религии Троцкого, его книга отличается незнанием весьма серьезных и выдающихся исследований по вопросам еврейской жизни и культуры в Одессе и Российской империи в целом. Ценные работы Стивена Дж. Ципперштейна (Steven J. Zipperstein) из Стэнфордского университета отсутствуют в библиографии Сервиса. В книге всего одна мимолетная ссылка на кровавые антисемитские погромы, унесшие жизни тысяч людей. Сервис даже не упоминает про позорный процесс Менделя Бейлиса, еврейского рабочего, арестованного в 1911 году по обвинению в ритуальном убийстве христианского мальчика, — а этот процесс вызвал международное негодование по адресу царского режима. Если бы не эта близорукость, то Сервис мог бы упомянуть о ценной и влиятельной статье Троцкого об этом деле.

Автор настоящих строк желает зафиксировать свое отвращение по поводу включения автором в число иллюстраций книги, без особых на то причин, нацистской карикатуры на «Лейбу Троцкого-Браунштайна». Под этой карикатурой Сервис написал: «В действительности его нос не был особенно длинным или крючковатым, и он никогда не допускал неряшливости в своей бородке или шевелюре». Если Сервис шутит, то это шутка очень скверного сорта.

Как же все-таки объяснить навязчивое внимание Сервиса к вопросу о еврейском происхождении Троцкого? Использование антисемитизма как политического орудия против Троцкого так хорошо известно, что нельзя поверить в невинность бесконечных ссылок Сервиса на еврейское происхождение объекта его внимания. Каково бы ни было личное отношение господина Сервиса к так называемому еврейскому вопросу, он очень явно апеллирует именно к тем антисемитам, которые возбуждены фактом еврейского происхождения Троцкого. Нет сомнения, что издание этой биографии на русском языке придется по вкусу именно этой реакционной аудитории. В голову напрашивается мысль, что профессор Сервис сознательно имел это в виду.

Источники Сервиса

Значительная часть книги Сервиса уделена очернению личности Троцкого. Сервис распространяет свое стремление дискредитировать Троцкого как революционного политического деятеля на все аспекты его личной жизни. Он, вероятно, полагает, что теория перманентной революции будет менее убедительна, если Троцкий предстанет перед читателем в качестве малоприятного человека. По этой причине портрет Троцкого в описании Сервиса никак не поднимается выше уровня вульгарной карикатуры. Его герой неизменно выступает в образе бесконечно тщеславного, бесчувственного и властного эгоиста. Сервис хочет показать, что уже в молодости Троцкий проявлял все эти отрицательные качества. Он опирается при этом на показания одного-единственного свидетеля, Григория Зива, который впервые встретил Троцкого в последние годы XIX века, когда тот делал первые шаги в своей революционной жизни. Гораздо позже, в 1921 году, после своей иммиграции в Соединенные Штаты, Зив опубликовал полные желчи воспоминания, весьма неприязненные к своему бывшему другу и товарищу, который за это время стал всемирно известным вождем русской революции.

Никто не станет отрицать место воспоминаний Зива среди документов, которые следует проштудировать историку при подготовке биографии Троцкого. Зив все-таки знал Троцкого в критический момент жизни начинающего революционера. Но историк обязан критически подходить к документам и источникам, осторожно оценивать степень их достоверности. В отношении Зива такой критический подход оправдан вдвойне. Существует множество причин сомневаться в объективности и надежности его оценок в отношении личности Троцкого. Во-первых, Зив после приезда в США весьма враждебно относился к позиции Троцкого по отношению к империалистической войне. Зив был сторонником участия России в «войне за демократию». Сервис не сообщает об этом факте своим читателям. Но Макс Истмен, знакомый с воспоминаниями Зива, пишет следующее:

«Когда Троцкий прибыл в Нью-Йорк в январе 1917 года во время войны — будучи антипатриотическим и анти- военно-настроенным революционером, — он повстречал доктора Зива, который, как он знал, публиковал небольшую провоенную газету на русском языке. Он встретил его весьма тепло и, желая вернуться к дружеским настроениям прошлого, пригласил его к себе домой. Они долго беседовали и отдались настроениям ностальгии. Но Троцкий, зная, что Зив его ничему не научит, и что он тоже не сможет переубедить Зива, воздержался от обсуждения политических вопросов. Это было типично вежливое и дружественное решение. Но оно уязвило редакторское самолюбие доктора, оно показалось ему непростительной обидой, проявлением самодовольного интеллектуального высокомерия, которое внезапно открылось ему как нечто, присущее его другу с самого детства. Из этого настроения вырос последующий томик слабой и нелепой личной мести»^[17].

Закон обязывает обвинителей на суде предоставлять защите оправдательные доказательства. Следуя этому общему принципу, биограф должен давать читателю информацию, которая ставит под сомнение показания свидетеля, на которые он ссылается. Но Сервис безразличен к этому принципиальному соображению. Настаивая на скептическом недоверии к мемуарам Троцкого, Сервис не проверяет ничего, что пишет в своих воспоминаниях Зив. Поэтому он цитирует заявление Зива, будто Троцкий «любил своих друзей вполне искренне; но его любовь была такого же сорта, как любовь крестьянина к своей лошади, которая способствует его самоутверждению в качестве хлебопашца» [46]. Это наблюдение производит сильное впечатление на Сервиса, и он повторяет его: «Лева смотрел на своих товарищей революционеров так, как крестьянин смотрит на свою лошадь …» [46] Какой рассудительный читатель поверит этому вздору?

Появление Шопенгауэра

На Сервиса производит впечатление еще одно заявление Зива: о влиянии брошюры Артура Шопенгауэра, немецкого идеалистического философа XIX века, на молодого Троцкого. Сервис не цитирует это место из воспоминаний Зива, а дает свой пересказ. С целью объяснить этот случай и пролить свет на метод Сервиса автор настоящих строк обратился к тексту Зива.

В своих воспоминаниях Зив уделяет чуть больше одного абзаца этому вопросу. Он замечает, что брошюра Шопенгауэра «попала в руки Троцкому», а затем вкратце описывает доводы философа. Цель брошюры — обучить тому, «как победить противника в споре, независимо от того, кто прав». Согласно Зиву, брошюра «не учит правилам проведения диспута, а скорее объясняет приемы — более или менее грубые, или более или менее тонкие — к которым прибегают спорящие в целях победить в споре». Затем Зив неожиданно при- знается, что он не знает, какое впечатление эта брошюра про- извела на его друга. Он пишет: «Можно себе представить, как Бронштейн обрадовался этой маленькой, но оттого отнюдь не менее ценной, брошюрке». Да, можно представить себе много вещей, но это не делает их действительностью. Пересказ Зива дает понять, что у него нет прямого свидетельства о влиянии брошюры на Троцкого. Он не пишет, например, что «Бронштейн сказал ему, что он радуется этой брошюре …» Если бы Зив давал показание в суде под присягой, то защитник осторожно спросил бы его об этом. После констатации факта того, что Зив даже не знает, каким путем Троцкий достал эту брошюру, он бы, вероятно, спросил: «Господин Зив, уверены ли вы, что Троцкий прочитал Искусство побеждать в спорах? Видели ли вы его читающим эту книгу?» На самом деле на основании воспоминаний Зива мы не можем с уверенностью судить о том, читал ли Троцкий Искусство побеждать в спорах. Однако ответ на этот вопрос гораздо менее важен для оценки написанной Сервисом биографии, чем тот факт, что ее автор даже не пытается проверить достоверность предположения Зива.

Совсем наоборот. Сервис заходит гораздо дальше, чем Зив. Он пишет: «Лева приготовился к дискуссии, как к военному сражению. Он подробно изучил шопенгауэровское Искусство побеждать в спорах с целью развить свое уменье дискутировать» [45; курсив Д.Н.]. В действительности, как мы показали, у Сервиса нет никаких оснований делать такое заявление.

Почему это важно? Сервис намекает, что аргументы Шопенгауэра дают ключ к пониманию развития не только полемического стиля Троцкого, но и его якобы агрессивной и властной личности. Отходя все дальше от конкретных показаний Зива и предлагая свою собственную произвольную интерпретацию Шопенгауэра, Сервис неверно изображает философа как якобы сторонника нечестных приемов и трюков ведения дискуссии. «Победа, сокрушительная победа, — восклицает Сервис, — является единственной стоящей целью». Согласно Сервису, философ «заявлял, что мысли “обычных людей” ничего не стоят» [45].

В итоге Сервис заявляет: «Шопенгауэр не входил в обиход обычного вооружения русской революционной мысли, и Лева Бронштейн не признавал открыто его влияния на технику своей аргументации. Но он, вероятно, нашел много полезного для своей политики и личности в Искусстве побеждать в спорах» [45; курсив Д.Н.].

С чем же мы остаемся? Утверждение Сервиса, будто Троцкий нашел в Шопенгауэре философское оправдание для своего предполагаемого презрения к человечеству и ядовитой полемики, основано на предположениях и догадках, не подтвержденных никакими фактами.

Даже если мы предположим, что Троцкий читал — нет, тщательно штудировал — Искусство побеждать в спорах Шопенгауэра, то это еще ничего не доказывает: соглашался он или нет, принимал ли что-то или отвергал. Троцкий в молодости читал много книг, включая, как он сообщает в Моей жизни, работы Джона Стюарта Милля. Но никто не обвинит Троцкого в преклонении перед английским эмпиризмом и либерализмом. Наконец, Сервис исходит из того, что предполагаемое изучение Троцким Искусства побеждать в спорах могло вести лишь к пагубным последствиям. Автор настоящих слов думает, что Троцкий, даже прочитав Искусство побеждать в спорах, нашел бы в этой брошюре материал, который бы пригодился ему в дальнейшем для разоблачения клеветы, искажений, полуправды и вранья его многочисленных бессовестных врагов. Можно подозревать, что сталинизм в гораздо большей степени, чем Шопенгауэр, преподал Троцкому уроки приемов нечестной полемики.

Троцкий и Соколовская

Беспрестанные попытки очернить Троцкого обернулись бумерангом и показали самого Сервиса с малоприятной стороны. Он выглядит органически не способным ощущать малейшую симпатию ко множеству эмоциональных ударов и травм, нанесенных объекту его описания в жизни, отданной — или, говоря словами его первой любви и жены, Александры Соколовской, посвященной — делу революции. Даже когда он описывает плачевную ситуацию 19-летнего Льва Давидовича, заключенного в одиночную камеру, отношение Сервиса остается презрительным и злорадным. Например, он цитирует полное драмы письмо, написанное Троцким Соколовской в ноябре 1898 года. Молодой человек страдает от одиночества и бессонницы. Он признается, что даже задумывался о самоубийстве, но сразу же успокаивает Александру, что он «исключительно полон жизни». Что же говорит об этом Роберт Сервис? Он пишет: «В этих переживаниях звучала театральность и незрелость. Этот молодой человек был себялюбив» [52].

Наконец Троцкий и Соколовская вступают в брак и сосланы в сибирскую ссылку. У них рождаются двое детей. Репутация Троцкого как блестящего молодого писателя привлекает к себе внимание ведущих вождей российского социализма. Желая расширить поле своих действий в революционном движении, молодой человек решает бежать из ссылки. В своей автобиографии Троцкий пишет, что Соколовская под- держала это решение.

Но Сервис, не утруждая себя доказательством, заявляет:

«Трудно принять это за чистую монету. Бронштейн намеревался оставить ее в дикой Сибири. У нее не было другой помощи, и накануне зимы на ее руках остались два маленьких ребенка». Сервис завершает свою обличительную речь в высшей степени вульгарным замечанием: «Не успел он про- извести на свет пару детей, как решил удрать от них. Немногие революционеры оставили после себя такой беспорядок» [67]. Сервис тут же противоречит себе и признает, что Троцкий «действовал соответственно революционному кодексу» [67]. Но затем продолжает: «Даже если Александра дала свое согласие, Лев все же продемонстрировал мало признательности ее самопожертвованию. “Жизнь развела нас”, — сказал он, как будто бы это было так. На самом деле, он предпочел уйти от своей ответственности как мужа и отца» [67].

Помимо клеветнического характера этого утверждения, которое противоречит всему, что мы знаем про повседневную реальность революционной борьбы, трудно представить себе более анахроничный подход к описанию исторических событий. Сервис пытается судить о поведении революционеров в России конца XIX века, ведущих борьбу не на жизнь, а на смерть с царским самодержавием, используя лицемерные шаблоны богатого, консервативного и самодовольного мещанина современной Великобритании.

Заметим, между прочим, что Сервис обрывает речь Троцкого на полпути. «Жизнь развела нас, — пишет Троцкий, — сохранив ненарушимо идейную связь и дружбу»^[18].

Прочность глубокой дружбы и взаимной солидарности между Троцким и Соколовской были подтверждены ею в беседах с Истменом в 1920-е годы. Александра никогда не отходила от этой дружбы, за которую ей в конечном итоге пришлось расплатиться собственной жизнью. Сталин убил ее в 1938 году. Сервис холодно и презрительно сообщает о ее трагической судьбе: «Ее проблемы начались с кратковременного замужества, предпринятого для того, чтобы она и Троцкий жили вместе в Сибири — и в Сибири она, в конце концов, погибла» [431].

По поводу описания трагической судьбы дочери Троцкого Зины, покончившей самоубийством в Берлине в январе 1933 года, нельзя сказать ничего иного, кроме того, что оно черствое и злобное. Сервис пишет: «Троцкий перенес эту трагедию при помощи того, что свалил всю вину на Сталина и сталинское обращение с ней». Он продолжает:

«Это обвинение, которое Троцкий часто повторял, было несправедливым. Зина провела в Сухуми много времени, столько, сколько желала; не Сталин выслал ее, а Троцкий пригласил ее уехать за границу, — и она хотела жить с Троцким. Попытка последнего политизировать эту смерть не характеризует его с лучшей стороны» [386].

Сервис предпочитает не цитировать письмо, которое Троцкий направил в Центральный Комитет ВКП(б) 11 января 1933 года, спустя менее чем неделю после самоубийства своей дочери. Сервис не сообщает своим читателям, что Зина не могла вернуться в Россию, где жили ее муж, дочь и мать, потому что сталинский режим лишил ее советского гражданства. Как писал Троцкий, «лишение ее гражданства было голым и бессмысленным актом мести по отношению ко мне»^[19].

Полный решимости любой ценой оклеветать Троцкого, Сервис снимает со сталинского режима какую-либо ответственность за смерть дочери Троцкого. И это несмотря на хорошо известный ему факт, что всего через несколько лет Сталин уничтожит первую жену Троцкого, его сыновей, братьев и сестру, и даже дальних родственников.

Постыдный эпизод

Несмотря за значительный объем данной рецензии, многие вопросы остались в ней незатронутыми. Полное опровержение всех искажений и извращений Сервиса могло бы легко принять форму целой книги. Автор настоящих строк оставил для другого раза разоблачение политических фальсификаций Сервиса, равно как и его упорной защиты Сталина от Троцкого. В связи с этим нам важно рассмотреть еще один вопрос: значение биографий Троцкого, написанных Тэтчером, Суэйном и Сервисом как проявлений слияния неосталинистских фальсификаций с традиционным англо-американским антикоммунизмом. Поразительной чертой современной кампании против Троцкого является то, с каким размахом она заимствует из наследия сталинистской лжи и подлогов.

Наконец, отметим еще роль, сыгранную издательством Гарвардского университета. Трудно понять, почему это издательство решило связать себя с таким слабым и низкопробным трудом. Невозможно представить, что рукопись Сервиса подверглась серьезной редакционной проверке. Мы, несмотря на все, убеждены, что на кафедре истории Гарвардского университета продолжают работать компетентные профессора, способные отличить серьезное исследование от макулатуры.

В прошлом Гарвард по праву гордился своей ролью хранителя закрытой части архива Троцкого. Это положение строго сохранялось почти сорок лет согласно распоряжениям Троцкого и Натальи Седовой. Хогтонская библиотека считала этот архив одной из своих наиболее исторически значимых коллекций. В 1958 году Гарвард по своей инициативе опубликовал дневник, который Троцкий вел в 1935 году. В предисловии издатель уважительно заметил, что Троцкий «является для многих одним из героев нашего времени»^[20]. А спустя полвека университет ставит свой знак качества на клеветнической и топорно сделанной работе. Сегодня, во времена политической реакции и интеллектуального упадка, не отступает ли Гарвард от своих предшествующих проявлений принципиальной твердости и академической честности? Какова бы ни была причина, сегодня издательство Гарвардского университета навлекло на себя позор. Можно надеяться, что в будущем, когда наступит подъем морального духа и гражданской смелости, университет будет с большим сожалением вспоминать об этом эпизоде.