Доклад, прочитанный на ежегодной конференции Ассоциации славянских, восточноевропейских и евразийских исследований 21 ноября 2010 г.

Данное заседание посвящено человеку, который дажечерез 70 лет после его убийства сталинским агентом остается вполне современной фигурой. Троцкий был одним из титанов политической и интеллектуальной жизни XX века. Однако продолжаются усилия очернить Троцкого, дать ложную интерпретацию его теоретической деятельности и сфабриковать ложные описания его жизни. Троцкизм остается в XXI столетии таким же еретическим в политическом смысле, каким был спинозизм в XVIII веке. В самом деле, в последние годы враждебность к Троцкому намного выросла, и эта враждебность приняла особенно злобный характер. Следует сказать, что мы очень далеки от того времени, когда принципиальные либеральные противники Троцкого читали его работы с напряженным интересом и даже с восхищением. В той степени, в какой либерализм сохранял определенный уровень интеллектуальной честности и еще искренневерил в свои демократические идеалы, было возможно в 1930-х годах для такого человека, как Джон Дьюи (хотя, конечно, не для либеральных попутчиков сталинского режима вроде издателей Nation), не соглашаться с Троцким, в то же время охотно признавая его талант, мужество и честность. И не толькоэто. Дьюи чувствовал обязанность — исходяиз своих принципов — предоставить Троцкому средства для самозащиты от обвинений сталинцев.

Позднее, в 1950-х, 1960-х и 1970-х годах, новое поколение историков стремилось объективно и честно исследовать Октябрьскую революцию и ее величайших деятелей, в том числе Льва Троцкого. Александр Рабинович на основе тщательного исследования архивов установил решающую роль, сыгранную Троцким в развитии стратегииОктябрьского восстания и его тактического осуществления. Ричард Б. Дей изучал экономические идеи Левой оппозиции. Барух Кней-Пац произвел тщательный анализ политических и социальных взглядов Троцкого. Как оказалось, издание работы Кней-Паца в 1978 году сталовысшим достижением академических исследований, посвященных Льву Троцкому, — за исключением усилий Пьера Бруэ, который был не только выдающимся историком, но также и троцкистом.

Последние 20 лет характеризовались антиинтеллектуальной контрреволюцией в области исследования Советского Союза и, в частности, в изучении деятельности Льва Троцкого. Исходную причину этой реакции определить нетрудно. Распад Советского Союза оказал деморализующий эффект на широкие слои либеральной интеллигенции Соединенных Штатов и Западной Европы. Какими бы ни были их личные политические убеждения, все историки, которые серьезно исследовали русскую революцию, исходили из убеждения, что Октябрь 1917 года представлял собой важный поворотный пункт в мировой истории. Само это событие, его причины и последствия, а также те, кто играл значимую роль в этой исторической драме, требовали добросовестного изучения. Крах 1991 года, казалось, ликвидировал это основное убеждение. Наступила эпоха буржуазного триумфализма и ее ведущего интеллектуального представителя Фрэнсиса Фукуямы, благодаря любезности корпорации «Рэнд». Сегодня провозглашается, что Октябрьская революция была нечем иным, как политическим преступлением. Она была ошибкой, и к тому же бессмысленной ошибкой.

Сама мысль о том, что Октябрьская революция представляла как раз возможность исторически жизнеспособной альтернативы капитализму, совершенно отвергается.

Этот аргумент оказал существенное влияние на университетское сообщество, вера которого в человеческий прогресс была подорвана еще до распада СССР не только болтовней годов правления Рейгана,но также и субъективизмом и иррационализмом Франкфуртской школы и постмодернизма. Однако попытка отрицать значение и легитимность Октября 1917 года изначально покоится на шатких исторических и интеллектуальных основах. Прежде всего советскоегосударство, выросшее из революции, продержалось не просто 71 день, как Парижская Коммуна, а 73 года. За время своего существования Советский Союз совершил огромный скачок в своем промышленном развитии, победил в войне против нацистской Германии, высоко поднял жизненный и культурный уровень своего народа, продемонстрировал поразительные достижения в науке и оказал огромное влияние на весь мир. Более того, утверждение, что результат декабря 1991 года был необходимым продуктом Октября 1917 года, требовало, чтобы историки либо преуменьшили, либо проигнорировали альтернативы ходу советского развития в годы правления Сталина и его последователей. Эти альтернативы были не только воображаемы, они действительно выдвигались на программном уровне и за них боролись. Один особенно циничный пример такого рода подхода содержится в работах британского историка Эрика Хобсбаума, многолетнего члена сталинистской Британской коммунистической партии, который оправдывает сталинский режим в качестве «единственного варианта».

Ирония в том, что утверждение антимарксистов, будто конечный результат советской истории неизбежно следовал из революции 1917 года — что политическая и экономическая линия, проводившаяся с первых дней «военного коммунизма» и нэпа, в годы коллективизации, реформ Либермана [1960-х годов, более известныхв России как «реформы Косыгина»] и «перестройки» Горбачева, представляла собой единственно возможный путь развития,— это представление зеркально отражало аргументы сталинского режима, который стремился скрыть свои ошибки, представляя бюрократический деспотизм выражением «исторической необходимости».

Это извращение действительно материалистической и диалектической концепции марксистского детерминизма со стороны Сталина было умело разоблачено профессором Дэем в 1990 году в его проницательном опровержении под названием «Шантажединственной альтернативы»^[1]. Эссе Дэя было написано накануне окончательного провала «перестройки» Горбачева, ликвидации СССР и реставрации капитализма руками сталинистской бюрократии. Дэй справедливо отметил: «Когда Сталин канонизировал «ленинизм» в середине 1920-х годов, он исключил из метода мышления Ленина всякий элемент диалектики и сосредоточился на каждом предполагаемом оправдании авторитарной организации политической и экономической жизни»^[2]. Важно то, что Дэй свое возражение против «шантажа единственной альтернативы» (или «лучшего варианта» Хобсбаума) связывает с рассмотрением альтернативы, которую представлял Троцкий. Подчеркивая связь между философскими идеями Троцкого и его программной оппозицией националистической линии «социализма в одной стране», Дэй разъясняет:

«Троцкий смотрел на исторические противоречия как на материал социальной политики. Следуя гегелевской и марксистской приверженности всеобщему, он также полагал, что противоречия следует постигать в рамках “целого”, мировой экономики, “частями” которого теперь были капитализм и социализм. С возникновением мирового рынка национальное государство — капиталистическое или социалистическое — не могло больше существовать как “независимая экономическая площадка”. Мировое разделение труда не было “разрушено тем фактом, что социалистическая система преобладает в одной стране, в то время как капиталистическая преобладает в других”»^[3].

В атмосфере, сформированной постсоветским капиталистическим триумфализмом, немногие историки были готовы проводить исторические исследования способом, предложенным Дэем, и разрабатывать систематическим образом исторические альтернативы сталинизму. Одним большим исключением из преобладающей атмосферы интеллектуальной прострации перед силами политической и идеологической реакции была деятельность историка и социолога Вадима Роговина в России, который назвал первый том своей семитомной истории троцкистской оппозиции сталинизму в 1923–1940 годах Была ли альтернатива?

Новые нападки на историческую репутацию Троцкого в 1990-х годах вырослииз необходимости длябуржуазных идеологов отрицатьвозможность того, что сталинская диктатура не была единственным из того, что могло развиться в СССР. Само существование Троцкого как революционного противника режима — и, более того, как человека, который представлял главную политическую угрозу сталинистской бюрократии, — следовало отрицать. Таким образом, по самой своей природе и целям эти нападки требовали оживления методов фальсификации, включая ту же самую ложь, кото- рая использовалась сталинским режимом в его безжалостной войне против Троцкого. Все факты, которые были установлены историками за предыдущие 40 лет (со времени публикации первого тома биографии Дойчера в 1950-х годах) о жизни и деятельности Троцкого, следовало, используя выражение, ставшее любимой фразой фальсификаторов, «поставить под вопрос». Именно такой была самопровозглашенная программа так называемого Журнала по изучению Троцкого, который был основан в Университете Глазго в начале 1990-х годов. Среди его учредителей был профессор Ян Тэтчер. Журнал выходил недолго. Было опубликовано всего четыре выпуска. Но этот журнал разработал способ фальсификаций, которым следовало отныне руководствоваться всем анти- троцкистским трудам, которые должны были появиться в течение следующих полуторадесятков лет. Главными компонентами этого подхода стали: 1) заявления о том, что прочно установленные фактыотносительно жизни Троцкого — такие как его руководство Октябрьским восстанием 1917 года, его решающая роль как организатора и главы Красной армии, его приверженность интернационализму и его бескомпромиссная оппозиция сталинизму — были «мифами», требующими разоблачения; 2) утверждения, что работы Троцкого, включая такие признанные литературные шедевры, как его автобиография и монументальная История русской революции, были сомнительными творениями; и 3) инсинуации в отношении интеллектуальной, политической и моральной добросовестности Троцкого.

Непрерывный ряд экономических кризисов и растущая геополитическая нестабильность в первое десятилетие нового века придали дополнительный импульс нападкам на Троцкого. Когда триумфалистские настроения 1990-х годов сменились беспокойством о будущем капитализма, реакционные университетские исследователи начали со страхом вспоминать о влиянии биографической трилогии Исаака Дойчера — Вооруженный пророк, Безоружный пророки Изгнанный пророк — на поколение политически радикализированной молодежи 1960-х годов. Биография Дойчера ориентировала студентов в сторону еще более опасного материала — работ самого Троцкого! По всей Европе и в обоих Америках десятки тысяч молодых людей испытали огромное интеллектуальное воздействие работ этого политического и литературного гения. Во время нового и — вполне возможно — еще большего кризиса разве не существует опасность того, что этот процесс можетповториться? Каким образом это следует предотвратить? В итоге в течение шести лет появились три антитроцкистские биографии, написанные профессорами Суэйном, Тэтчером и Сервисом. Каждая из этих биографий начинала с явного опровержения работы Дойчера. «Дойчер соглашался и на самомделе помогал созданию мифа о Троцком», — заявлял Суэйн^[4]. Тэтчер насмешливо характеризовал биографию Дойчера как чтение вроде «книги приключений для юношей» и жаловался, что он слишком много полагался на работы Троцкого^[5]. Сервис осуждал Дойчера как одногоиз тех, кто «преклоняется перед святыней Троцкого»^[6]. Эти книги были написаны с очевидной целью предохранить читателей от влияния Троцкого. Как прямо написал Суэйн во втором предложении своей книги: «Читатели этой биографии не найдут пути к троцкизму»^[7].

Никто из этих авторов не вышел из своего антитроцкистского проекта честным или с незапятнанной репутацией. Я потратил значительную часть последних трех лет на разоблачение бесчисленных фальсификаций и искажений, содержащихся в этих трех книгах. Временами я чувствовал себя как адвокат, у которого был только один клиент. Но всякая надежда на то, что я мог найти какую-то передышку от дела опровержения клеветы и фальсификаций, была опрометчивой. В октябре я приехал в Германию, чтобы выступить на собрании в Берлине, которое было посвящено семидесяти-летней годовщине убийства Троцкого. Я был вынужден уделить существенную часть своих замечаний опровержению филиппики против Троцкого, которая была недавно написана членом исторического факультета Университета имени Гумбольдта. Кампания против Троцкого явно не является исключительно англо-американским предприятием.

Фактически еще одно добавление к антитроцкистской литературе сделал недавно российский историк Рой Медведев. Этоимя знакомо студентам, изучающим советскую историографию. Он получил международную известность после публикации книги К суду истории. Первое англоязычное издание этой работы [Let History Judge] было опубликовано в 1972 году. Второе, пересмотренное, вышло в 1989 году. К суду истории принято считать первой значительной попыткой советского историка разоблачить преступления Сталина исталинизма. Политическое мировоззрение Медведева было мировоззрением умеренного реформиста. Его работы руководствовались мировоззрением хрущевского, а позднее горбачевского круга советской бюрократии и отражали его. Он никогда не симпатизировал в политическом смысле Троцкому. Тем не менее он писал в работе К суду истории: «Особенно в отношении Льва Троцкого, его деятельности и трагической судьбы требуется точная и тщательно взвешенная политическая и юридическая оценка»^[8].

Это было написано 21 год назад. В своем недавнем эссе, которое опубликовано как предисловие к новой биографии Льва Троцкого, написанной украинско-американским исследователем Георгием Чернявским, Медведев обращается к тем же самым фальсификациям, которые он опровергал в книге К суду истории. Иронично то, что предисловие Медведева противоречит в целом благоприятному портрету Троцкого, нарисованному Чернявским. Как будто издателичувствовали себя обязанными уравновесить положительное изложение Чернявского резко отрицательными и бесчестными заявлениями Медведева.

Существует поразительный контраст между тем,что писал Медведев в 1989 году, и тем, что он пишет в 2010 году. В книге К суду истории Медведев утверждал:

«Хорошо известна важная роль в организации и подготовке этого восстания Петроградского Совета, во главе которого в те дни стоял Троцкий … В результате победы вооруженного восстания в Петрограде власть в стране перешла в руки Советов. Временное правительство было низложено»^[9].

«… роль Троцкого в практической подготовке и проведении Октябрьского переворота была исключительно велика. Здесь можно было бы сослаться на множество свидетельств непосредственных участников и очевидцев Октябрьского вооруженного восстания»^[10].

А что Медведев говорит сейчас?

«Да, Троцкий возглавлял в октябре 1917 года и Петроградский совет, и Военно-революционный комитет этого Совета. Вооруженное восстание готовилось, но оно не понадобилось: власть от Временного правительства перешла в руки Советов быстро и мирно; с боями красногвардейцам пришлось брать только Московский Кремль»^[11].

Таким образом, чтобы приуменьшить роль Троцкого в Октябрьской революции, Медведев отменяет восстание в Петрограде. Как вы понимаете, Троцкому нечего было делать вечером 24–25 октября 1917 года. Эта версия является вариантом подхода, взятого на вооружение бывшим коллегой Яна Тэтчера по Университету Глазго профессором Джеймсом Уайтом, который писал в Журнале по изучению Троцкого, что в вечер восстания нелепый и бесталанный Троцкий был оставлен в Смольном институте своими более способными товарищами, такими как Сталин, просто отвечать по телефону.

Медведев писал в 1989 году:

«Несомненно, что деятельность Троцкого сыграла существенную роль в превращении Краснойармии из сложного конгломерата партизанских и полупартизанских формирований в регулярную и достаточно дисциплинированную военную машину. Троцкий сумел организовать работу в Красной армии десятков тысяч царских офицеров — от младших офицеровдо генералов включительно, и если Красная армия не сумелабы выиграть Гражданскую войну без военных комиссаров, то она не смогла бы ее выиграть и без военных специалистов»^[12].

Однако теперь Медведев утверждает:

«Выпячивать именно Троцкого как “главнокомандующего” Красной армией было выгодно в первую очередь белогвардейским генералам»^[13].

В книгеК суду историиМедведев признает, что роль Троцкого в руководстве большевистской партии была второй только по отношению к Ленину. Онписал:

«в 1921–1922 гг. Троцкого считали вторым по значению деятелем большевистского руководства. На многих митингах и собраниях провозглашались здравицы в честь “товарищей Ленина и Троцкого”, во многих советскихи партийных учреждениях можно было видеть портреты Ленина и Троцкого. Имя Троцкого звучало в песнях и военных маршах. Это была, несомненно, высшая точка в карьере Троцкого как революционера и политического руководителя Советского государства. В этот период Ленин относился к Троцкому с подчеркнутым уважением, так же как и Троцкий к Ленину»^[14].

Однако предисловие Медведева 2010 года предлагает совершенно иную оценку:

«Однако на самом деле никаких “вторых вождей” у партии большевиков в 1917 году не имелось … Троцкий сам не раз называл себя “вторым” [после Ленина] и внутренне был в этом убежден. На этом строились его претензии на власть и на наследие Ленина после смерти вождя. Однако “вторых”, как заметил еще великий Никколо Паганини, “много”. Точнее поэтому говорить не о “втором вожде”,а о “втором ряде” лидеров,среди которых мы видим в 1917–1920 годах не только Л. Троцкого, но и Я. Свердлова, И. Сталина, Л. Каменева, Г. Зиновьева, Ф. Дзержинского, а также Н. Бухарина и Н. Крестинского»^[15].

Попытка Медведева принизить Троцкого является, как он очень хорошо понимает, очевидной фальсификацией исторических событий. Яков Свердлов играл значительную роль в организационной структуребольшевистской партии. Однако он не был независимым политическим лидером, а тем более теоретиком. Что касается Сталина, Каменева и Зиновьева, то ихнеустойчивое политическое поведение в 1917 году хорошо известно. Все трое в тот или иной момент выступали против независимой политической борьбы за власть рабочего класса. В марте 1917 года Сталин и Каменев (так же как и Свердлов) заняли примиренческую позицию по отношениюк Временному правительству. В октябре 1917 года Каменев и Зиновьев выступили против восстания. Дзержинский играл важную роль в первые годы революции как руководитель ЧК, организации государственной полиции, учрежденной советским режимом для борьбы с контрреволюционными силами. Бухарин, несомненно, был значительным, хотя и неустойчивым руководителем. Но ни Дзержинский, ни Бухарин в качестве революционных вождей далеко не приближались к уровню Троцкого. Что же до Крестинского, будущего члена Левой оппозиции (ставшего жертвой сталинских чисток), то он был бы последним из тех, кто стал бы отрицать роль Троцкого как одного из двух главных руководителей Октябрьской революции.

В своей теперешней попытке принизить роль Троцкого в 1917 году Медведев приуменьшает значение хорошо известного комментария Ленина:

«Еще 1 ноября 1917 года на заседании Петроградского комитета партии Ленин назвал Троцкого “лучшим большевиком”. Но это было намеренное преувеличение, так как Троцкий только летом 1917 года примкнул к большевикам и на VI съезде был избран членом ЦК РСДРП(б)»^[16].

В действительности в этой оценкенет ничего удивительного. Она была дана Лениным в разгар ожесточенной борьбы не на жизнь, а на смерть, против его противников в руководстве большевистской партии, которые требовали, чтобы он согласился на формирование коалиционного правительства с меньшевиками. На карту была поставлена судьба большевистской партии и революции. Как подробно рассказывал Александр Рабинович в своей книге Большевики у власти:

«На заседании Петербургского комитета Ленин, которому с видимым трудом удавалось сдерживать себя, назвал предательством поведение представителей ЦК на организованных Викжелем переговорах. Из всего большевистского руководства одинтолько Троцкий удостоился его похвалы: “Троцкий давно сказал, что объединение невозможно … и с тех пор не было лучшего большевика”»^[17].

В своем эссе о Троцком в Революционных силуэтах Анатолий Луначарский, большевистский комиссар просвещения, характеризовал Троцкого как «второго великого вождя русской революции». Пытаясь сравнить Ленина и Троцкого, Луначарский описывает Ленина как революционного политика с «почти непогрешимым инстинктом», ровного и всегда владеющего собою, который вряд ли может хотя когда-нибудь впасть в раздражение.

Оценка Луначарского, сделанная в 1919 году, включала следующие существенные характеристики:

«Не надо думать, однако, что второй великий вождь русской революции во всем уступает своему коллеге; есть стороны, в которых Троцкий бесспорно превосходит его: он более блестящ, он более ярок, он более подвижен. Ленин как нельзя более приспособлен к тому, чтобы, сидя на председательском кресле Совнаркома, гениально руководить мировой революцией, но он, конечно, не мог бы справиться с титанической задачей, которую взвалил на свои плечи Троцкий, с этими молниеносными переездами с места на место, этими горячечными речами, этими фанфарами тут же отдаваемых распоряжений, этой ролью постоянного электризатора то в том, то в другом месте ослабевающей армии. Нет человека, который мог бы заменить в этом отношении Троцкого»^[18][курсив Д.Н.].

Предисловие Медведева, пренебрегая историческими свидетельствами, изобилует уничижительными комментариями:

«Троцкий мало отличился как народный комиссар по иностранным делам»^[19]. «Раздували и преувеличивали рольи влияние Троцкого в 1930-е годыи европейские правительства …»^[20]

«Никто ни в прошлом, ни сегодня не мог бы внятно изложить хотя бы в небольшой брошюре некие “основы троцкизма”»^[21].

Подобные утверждения показывают степень интеллектуального регресса Медведева. Но еще хуже, в свете последней работы Медведева, его новая оценка Сталина. Самое большое достоинство книги К суду истории составляло ее осуждение роли Сталина в советской истории. Медведев разъяснял, что К суду истории была написана, в частности, чтобы отреагировать на «настойчивые попытки реабилитировать Сталина, которые упорно продолжались с 1969 года»^[22]. Он полемизировал против тех в советскойбюрократии, кто стремилсятем или иным образомоправдать или приуменьшить преступные деяния Сталина. Медведев противостоял широко распространенному мнению, что деятельность Сталина в 1920-х годах была правильной и что следует осуждать только его более поздние действия. Сталин нанес огромный вред делу социализма в Советском Союзе и в международном масштабе. Медведев разъяснял, что хотя Сталин использовал марксистскую фразеологию, чтобы оправдать свои действия, он никогда не был марксистом.

Но теперь Медведев предлагает совершенно иную оценку Сталина, который, как он пишет:

«гораздо лучше, чем Троцкий, изучил все работы Ленина, многие из которых Троцкий даже не читал. Поэтому именно Сталин смог довольно быстро и вполне успешно переработать теоретическое наследие Ленина в довольно цельную концепцию “основ ленинизма” … Ни Троцкий, ни Бухарин, ни Каменев, ни Зиновьев этого сделать не смогли, хотя и пытались.Все попытки Троцкогоопереться на теоретическое и политическое наследие Ленина оказались неудачными и были легко опрокинуты Сталиным. А без опоры на ленинское наследие у Троцкого не имелось никаких шансов на признание и победу»^[23].

Таким путем читатель подводится к выводу, что именно Сталин представлял наследие Ленина, и это объясняет его победу над Троцким. Медведев дает следующие объяснения победе Сталина: «Однако по силе характера, по политической воле, по беспощадности, да и по многим другим качествам, которые необходимы в борьбе за власть, Сталин намного превосходил Троцкого»^[24]. Но в работе Ксуду истории Медведев презрительно писал о тех, кто говорил с восхищением о «воле» Сталина:

«Убийца, который стреляет из-за угла, вовсе не должен быть “более волевым” человеком, чем его жертва. Честный человек не совершает преступлений не потому, что у него “слабая воля”. Мы называем нередко сильным человека, который без труда отбрасывает все принятые между людьми нормы взаимоотношений и все правила честной борьбы. А между тем большинство преступлений свидетельствует не о силе воли, а о слабости моральных принципов …»^[25]

Как объяснить ужасное интеллектуальное вырождение Медведева? Очевидно, он является еще одной жертвой краха СССР, который нарушил его политическое и моральное равновесие. Медведев стал горячим поклонником Владимира Путина, которого он сравнивает с Петром Великим! Эта дезориентация является не просто проявлением личной слабости Медведева. Несмотря на свое прежнее осуждение сталинизма, его политическое неприятие троцкизма исключает возможность проведения всесторонней критики советского режима. Крах СССР стал для него неожиданностью, и он переместился, как и многие другие советские интеллигенты, в реакционную среду русского национализма и шовинизма. Вот что привело его к Сталину.

В свои лучшие годы Медведев писал, что сталинизм можно с полным правом охарактеризовать как «серьезную и продолжительную болезнь советского общества». Это была продуктивная и заставляющая думать идея, которую можно было использовать для исследования антитроцкизма. Есть какой-то определенно патологический элемент в упорном стремлении на протяжении многих десятилетий фальсифицировать каждую сторону мышления и действий Троцкого. Но источник этой болезни не биологический, а социальный. Это проявление напряженных противоречий в обществе. В периоды усиливающихся кризисов антитроцкизм срабатывает как идеологический защитный механизм против революционной критикисуществующего общественного порядка и растущего потенциала сопротивления рабочего класса капиталистическому угнетению.

Александр Рабинович — один из немногих современных историков, которые, не будучи марксистами, все еще глубоко верят в историческое значение Октября, — выразил этот же самый пункт более непосредственным и простым образом. Почему, спрашивал я его недавно,нападки на Троцкогопродолжаются и через 70 лет после его смерти. «Потому что, — отвечал он, — Троцкийвсе еще представляет угрозу». И действительно, для всех тех, кто защищает несправедливость и неравенство, он определенно является угрозой.