Это первая часть лекции Дэвида Норта, председателя международного редакционного совета Мирового Социалистического Веб Сайта и Партии Социалистического Равенства (США), прочитанной в Мичиганском университете в ноябре 1993 года в рамках празднования 70-летия Левой оппозиции Международным Комитетом Четвертого Интернационала и Рабочей лигой, предшественницей Партии Социалистического Равенства (США). В лекции дается обзор политических истоков Левой оппозиции, основанной в октябре 1923 года, в контексте объективной ситуации, с которой столкнулись большевики после революции 1917 года, а также различных политических тенденций внутри большевистской партии.

Для чего изучать Левую оппозицию?

Этим вечером мы начинаем первую в серии лекций, посвященных истокам Левой оппозиции, которая была основана Львом Троцким и другими ведущими фигурами Российской коммунистической партии 70 лет назад. Возможно, некоторые из вас пришли на эту лекцию в надежде узнать больше о русской революции. Это вполне уважительная причина для того, чтобы быть здесь сегодня вечером; и я надеюсь, что вы найдете эти лекции информативными. Однако я должен сказать, что основание Левой оппозиции — это событие, представляющее не просто исторический интерес. Мир, в котором мы живем, был определен в гораздо большей степени, чем большинство из вас даже может себе представить, итогами политической борьбы, начавшейся около 70 лет назад в Советской России. Невозможно понять нынешнюю мировую политическую ситуацию, не разобравшись в вопросах, которые были подняты Левой оппозицией.

Чтобы обосновать эту оценку современного значения Левой оппозиции, нам нужно лишь указать на события, которые произошли на территории, ныне известной как «бывший СССР». Осенью 1987 года я прочитал четыре лекции здесь, в Мичиганском университете, по случаю 70-й годовщины Октябрьской революции. В то время я объяснял точку зрения Международного Комитета Четвертого Интернационала, с которым связана Рабочая лига, согласно которой политика Горбачева ведет к распаду Советского Союза и реставрации капитализма.

В то время, я должен отметить это, Горбачев считался одним из титанов нашего времени, признанным архитектором впечатляющей программы социальных, политических и экономических реформ. Термины «перестройка» и «гласность» получили международное признание, хотя очень немногие люди — включая самого Горбачева — точно знали, что они означают. Популярность Горбачева была очень высока не только в буржуазных кругах, но и — я бы даже сказал, в особенности, — в среде радикальных мелкобуржуазных левых.

Рабочая лига и Международный Комитет утверждали, что Горбачев представляет наиболее влиятельные слои советской сталинистской бюрократии; что он пытается отвлечь растущую оппозицию в рабочем классе сталинистскому режиму, защищая интересы бюрократии; что экономическое содержание его реформ, по сути, прокапиталистическое и в этом смысле представляет собой кульминацию длившегося десятилетиями сталинистского предательства программы, идеалов и целей Октябрьской революции.

Все, что произошло за последние шесть лет, подтвердило эту оценку. Горбачев был назван журналом Time «человеком десятилетия», а вскоре после этого его смело с политической сцены. Горбачева сменил Борис Ельцин, который сам был сталинистским бюрократом, проведшим около 30 лет в Коммунистической партии, и именно под его эгидой Советский Союз был упразднен в декабре 1991 года.

Распад Советского Союза — это, само собой разумеется, событие огромного значения. Но примечательно, насколько плохо оно на самом деле понято. Этот распад не был предвиден, во всяком случае его не предвидели империалистические режимы, которые предположительно являлись самыми непримиримыми врагами Советского Союза. В той мере, в какой этому потрясающему краху вообще предлагают какое-либо объяснение, оно заключается в том, что распад СССР представляет собой «провал» социализма в целом и марксизма в частности.

Но эти заявления вряд ли поднимаются до уровня подлинного объяснения. Они просто предполагают то, что еще необходимо доказать. И здесь мы подходим к основному заблуждению, которое на протяжении десятилетий служило фундаментальной предпосылкой того упражнения в политической пропаганде, которое известно в университетах как «советология». Отправной точкой «советологии» является грубое отождествление сталинизма с марксизмом. Исходя из этого, политика, проводимая советскими правительствами в течение семи с половиной десятилетий, обычно представляется так, как если бы она составляла единое целое. История большевизма предположительно начинается с Ленина и заканчивается теми, кого капиталистические СМИ даже по сей день называют «сторонниками жесткой линии». Не так давно мемуары [высокопоставленного советского чиновника] Егора Лигачева появились под названием — без сомнения, рекомендованным ему его американскими издателями — Последний большевик (The Last Bolshevik). Стоит только полистать книгу г-на Лигачева, чтобы убедиться, что этот старый бюрократический приспособленец связан с большевизмом не больше, чем долголетний ветеран американской налоговой службы. По иронии судьбы, линия «советологии» времен «холодной войны» полностью совпадает с линией самих сталинистов, которые до сравнительно недавнего времени утверждали, что являются защитниками ленинизма и того, что они называли марксистской ортодоксией. На деле, до 1985 года Ельцин тоже назвал бы себя непримиримым марксистом. Следует отметить, что существует значительное количество работ серьезных ученых, которые не разделяют эту точку зрения, но не их работы легли в основу того, что выдается за публичную дискуссию о природе СССР.

Те взгляды, которые противоречат ярому антикоммунизму политического истеблишмента, по большей части скрывались от внимания общественности, и до сих пор очень трудно внести в сферу открытого обсуждения правильную и научную оценку Советского Союза и его руководства.

Письмо, которое не было опубликовано

Я приведу вам пример из нашего собственного опыта. В июле 1990 года в ответ на статью в New York Times я написал следующее письмо:

Недавно ваша редакционная коллегия запоздало осудила сообщения Уолтера Дюранти, советского корреспондента Times в разгар сталинской эры, назвав их примером худшего, что когда-либо появлялось в вашей газете.

Это вполне может быть правдой (да, Дюранти возможно был самым худшим репортером из всех), но можно с полным основанием утверждать, что репортажи вашего нынешнего корреспондента Билла Келлера вряд ли представляют собой улучшение.

Например, г-н Келлер пишет в Times от 13 июля 1990 года, что Горбачев «мог упиваться сознанием того, что он нейтрализовал ортодоксальных марксистов как силу внутри партии…»

Похоже, что мистер Келлер плохо осведомлен об истории советской Коммунистической партии. «Ортодоксальные марксисты» в ее рядах, то есть Левая оппозиция во главе со Львом Троцким, были «нейтрализованы» сталинистским аппаратом путем массовых исключений, проведенных на XV-м съезде партии в декабре 1927 года, а затем путем ссылок и тюремного заключения. Позже, в ходе Московских показательных процессов и сопровождавшей их кровавой чистки 1936–39 годов, «ортодоксальные марксисты» подверглись систематическому истреблению. Лев Троцкий, один из основателей Советского Союза, был убит сталинским агентом в Мексике в 1940 году.

Определение г-ном Келлером фракции Лигачева в качестве «ортодоксальных марксистов», а самого Лигачева как «доктринерского марксиста-ленинца» столь же политически нелепо и интеллектуально нечестно, как и описание покойным Дюранти Московских процессов как безупречных с юридической точки зрения событий. С конца 1920-х годов марксизм не играл никакой роли в формулировании советской политики. Коммунистическая партия уже более 60 лет является политическим инструментом правящей сталинистской бюрократии.

Горбачев, Лигачев и, если уж на то пошло, Ельцин десятилетиями служили советской бюрократии. Споры между ними затрагивают не тонкости марксистской теории. Они спорят о том, как защитить привилегии различных слоев бюрократии по мере того, как сталинистский режим движется — как давно предвидел Лев Троцкий — к реставрации капитализма.

В 1930-е годы Times посредством сообщений Дюранти помогла мобилизовать американское либеральное общественное мнение в поддержку ликвидации Сталиным своих противников-марксистов. Сегодня, исключая из своих колонок взгляды тех, кто выступает против сталинизма слева, Times упорно отождествляет марксизм с бюрократией, которая исторически была его самым злейшим врагом. Это может служить политической повестке дня издателей Times, но имеет мало общего с объективной истиной.

Это письмо не было опубликовано — не только потому, что я оскорбил редакторов Times, но, скорее, потому, что в письме поднимались фактические вопросы, которые просто не могут быть согласованы с идеологическими интересами капиталистического класса. Что станет с теорией «неразрывной» преемственности большевизма, от Ленина до Горбачева или, по крайней мере, до Черненко, если на самом деле консолидация власти Сталиным и возглавляемой им бюрократией была достигнута не только путем убийства практически всех значимых политических фигур революции и Гражданской войны, но и физическим уничтожением сотен тысяч писателей, ученых и художников, чья интеллектуальная и культурная деятельность была так или иначе связана с героическим ранним периодом большевистского режима?

Если верно, что сталинистский режим возник не в качестве необходимого и неизбежного продукта Октябрьской революции, а, скорее, как ее антитеза [противоположность], то этот факт должен иметь самые глубокие последствия не только для нашего понимания прошлого, но и настоящего.

После краха сталинистских режимов в Восточной Европе и распада СССР среди буржуазии возобладало настроение триумфализма. Нам говорят, что конец СССР означает конец социализма и марксизма. Книга под названием Конец истории отразила это преобладающее настроение. В ней утверждается, что человечество достигло своего конечного пункта назначения — неограниченного триумфа капитализма. Подобные оценки приобрели политический вес вместе с провозглашением «нового мирового порядка», при котором Соединенные Штаты без особых возражений могут навязывать свою волю всему земному шару.

Однако это безумие продолжалось недолго. Авторам редакционных статей, экспертам в области СМИ и университетским аналитическим центрам было легче объявить марксизм и социализм мертвыми, чем устранить тенденцию капитализма к снижению нормы прибыли, мирным путем упразднить антагонизм между мировой экономикой и национальным государством и запретить классовую борьбу. С одобрения пропагандистов и идеологов правящего класса или без него законы мировой истории, как и законы капиталистического способа производства, действуют во многом так, как они были проанализированы Карлом Марксом.

Прошло немногим более двух лет с момента распада СССР, а мировой капитализм погряз в величайшем системном кризисе после 1930-х годов. Экономика всех крупных капиталистических стран находится в состоянии стагнации. Отношения между ведущими империалистическими государствами сейчас хуже, чем во времена до Второй мировой войны. В действительности, внутренняя спайка этих государств никогда не была столь хрупкой. Под вопросом, будут ли Бельгия, Италия, Великобритания, Испания или Канада вообще существовать в их нынешней форме национальных государств к концу десятилетия. И к этому списку можно добавить другие страны.

В условиях острого политического и экономического кризиса социальные вопросы стоят с такой остротой, какой не наблюдалось за весь послевоенный период. В крупнейших европейских странах число безработных приближается к 20 миллионам; и это еще до того, как в полной мере проявят себя последствия массовых закрытий промышленных предприятий, о которых сейчас объявляется ежедневно. Государственные системы социального обеспечения, десятилетиями провозглашавшиеся великой мирной альтернативой насильственной социальной революции, по всей Европе находятся в процессе демонтажа. И, что является самым горьким комментарием к состоянию капиталистического общества, фашизм вновь становится значительной политической силой в Европе.

В Соединенных Штатах неуклонное ухудшение социальных условий — растущая безработица, загнивающие города, растущая бедность, — воспринимается как норма. Капиталистические партии даже не притворяются, что у них есть решения, заслуживающие доверия. Ни в Соединенных Штатах, ни в Европе существующие организации, претендующие на то, чтобы представлять рабочий класс, даже не пытаются защищать основные интересы своих традиционных избирателей. Становится очевидным, что эти организации — профсоюзы, социал-демократические партии, — являются основными политическими механизмами, с помощью которых капиталистическое государство стремится предотвратить или, по крайней мере, воспрепятствовать организованному массовому выражению несогласия.

Тем не менее классовая борьба остается движущей силой истории. Маркс ее не выдумал; он лишь раскрыл ее фундаментальную роль в историческом процессе. Авторы редакционных статей могут сочинять свои некрологи Марксу; университетские профессора могут, не выходя из своих кабинетов, в домашних туфлях сочинять свои конформистские опровержения исторической диалектики. Но это не помешало работникам авиакомпании Air France бросить вызов правительству и спровоцировать на прошлой неделе самый серьезный политический кризис с 1968 года. Во французской и международной прессе появились сообщения о том, что премьер-министр Балладюр, чувствуя общественный гнев, вызванный массовой безработицей, навязчиво объяснял ближайшим соратникам свои опасения, говоря, что Франция находится накануне революции рабочего класса. Опасения мсье Балладюра, по крайней мере на данный момент, несколько преувеличены, поскольку решающий интеллектуальный и моральный импульс для социалистической революции рождает не только возмущение, но и обоснованная уверенность масс в том, что их борьба против существующей социальной системы приведет к созданию лучшего и более справедливого общества. Именно этого ожидания в настоящее время не хватает, несмотря на все возмущение и отвращение, вызываемые социальными условиями, созданными капитализмом. Другими словами, рабочему классу не хватает исторической перспективы. В той мере, в какой распад Советского Союза рассматривается как крах социализма как такового, рабочий класс не в состоянии найти выход из своей нынешней дилеммы.

Это возвращает нас к вопросу о месте Октябрьской революции в мировой истории. Открыла ли эта революция, как полагали ее лидеры, новую эпоху в социальном развитии человека? Или она была трагическим и утопическим мероприятием, обреченным на гибель проектом, который неизбежно привел к сталинизму и всем последующим ужасам?

Как ответить на эти вопросы? На каком основании можно утверждать, что Советский Союз мог развиваться совершенно иначе, чем это произошло на самом деле? Являются ли такие альтернативы просто спекулятивными упражнениями, не связанными с историческими и политическими реалиями? К счастью, ответ на эти вопросы можно найти в самой истории. Мы не просто оглядываемся назад на десятилетия советской истории и говорим: «Увы, все должно было быть по-другому». Скорее, мы можем показать, что альтернатива сталинизму действительно существовала; что эта альтернатива была выдвинута на основе марксизма Львом Троцким, который, наряду с Лениным, сыграл величайшую роль в руководстве Октябрьской революцией и защите Советского государства во время Гражданской войны; и что эта альтернатива нашла выражение в программе, которая была поддержана большинством ведущих деятелей большевистской революции. Более того, объективное изучение программного наследия Левой оппозиции демонстрирует поразительную дальновидность ее анализа сталинизма, вплоть до утверждения Троцкого о том, что тоталитарный режим бюрократии, если его не свергнет рабочий класс, приведет к падению Советского Союза и реставрации капитализма.

Русская революция как событие в мировой истории

О каком событии мы вспоминаем сегодня? 8 октября 1923 года Лев Давидович Троцкий, народный комиссар военно-морских дел Советского Союза, чьи таланты политического стратега, военачальника, организатора, администратора, писателя и оратора были признаны даже непримиримыми противниками революционного правительства, обратился с письмом в Центральный комитет и Центральную контрольную комиссию Российской коммунистической партии. Он изложил свои основные разногласия с тем, как партийное руководство вело экономическую политику и внутреннюю жизнь Российской коммунистической партии [1].

Это письмо вызвало бурную реакцию. Его критика растущей бюрократии и ее влияния на жизнь партии послужила политическим вдохновением для основания Левой оппозиции. В то же время эта критика спровоцировала яростную контратаку со стороны тех, кто прямо или косвенно был ее объектом. Предупреждение Троцкого об опасности политического перерождения большевистской партии вскоре подтвердилось. В последующие годы Левая оппозиция во все более трудных условиях вела борьбу против растущего социального и политического влияния новой советской бюрократии, чей удушающий контроль над государством и партией в конце концов нашел свое чудовищное выражение в тоталитарной диктатуре Сталина.

Чтобы понять истоки Левой оппозиции и вопросы, которые она поднимала, необходимо начать с рассмотрения русской революции и первых шести лет существования Советского государства. Давайте начнем с 1917 года. Никогда в истории человечества всего за один год не происходили такие ошеломляющие политические преобразования, как те, что были вызваны событиями 1917 года в России. До конца февраля 1917 года Россией правил самодержавный монархический режим, а правящая династия Романовых восходила к 1613 году. Царское самодержавие воплощало отсталые политические и общественные отношения России — огромной страны, где крестьяне, веками жившие в невежестве, составляли около 90 процентов населения. Институт крепостного права был отменен лишь в 1861 году, но несмотря на эту реформу, подавляющее большинство крестьянства продолжало жить в бедности.

Накануне 1917 года Россия была самой отсталой из великих европейских держав. Но внутри этой империи, которая во многих отношениях все еще пребывала в полуфеодальных условиях, также существовала высокоразвитая промышленность, финансируемая британским, французским и немецким капиталом, в которой был занят чрезвычайно концентрированный промышленный рабочий класс. Концентрация рабочих масс на гигантских промышленных предприятиях была в России выше, чем в гораздо более развитых Соединенных Штатах. В 1914 году американские предприятия, на которых работала тысяча и более работников, составляли 17,8 процента от общей численности рабочей силы. Но в России на таких предприятиях было занято 41,1 процента. Именно этот высококонцентрированный пролетариат заявил о себе как о доминирующей оппозиционной силе царизму и обеспечил социальную базу для быстрого развития марксизма. Таким образом, в революции 1905 года, которая потрясла царизм до основания, хотя и не смогла его тогда свергнуть, главную роль сыграла не буржуазия, а рабочий класс. Во главе же рабочего класса стояли социалисты, а одним из самых выдающихся был Лев Троцкий, председатель Санкт-Петербургского Совета рабочих депутатов.

Самодержавие выдержало бурю 1905 года. Но 12 лет спустя массовые демонстрации, вспыхнувшие в феврале 1917 года, быстро вынудили царя отречься от престола. Формальная власть перешла в руки Временного правительства. Однако, как и в 1905 году, буржуазия не смогла обеспечить свое руководство демократической революцией. Независимая роль и интересы рабочего класса нашли выражение в появлении по всей России массовых рабочих советов. Несколько месяцев меньшевики — консервативные социал-демократы — доминировали [наряду с эсерами] в этих советах. Но меньшевики отказались порвать с буржуазным Временным правительством и, исходя из этого, не остановили участие России в ненавистной империалистической мировой войне, а также не осуществили революционно-демократическое преобразование общественных отношений в деревне. Меньшевики были дискредитированы своей политикой. К осени 1917 года большевики под руководством Ленина и Троцкого заручились подавляющей поддержкой рабочего класса крупных промышленных центров. Все большие слои крестьянства стали рассматривать большевиков как единственную партию, готовую искоренить остатки крепостничества и дать им землю. Большевики получили большинство в советах, и именно при поддержке этих советов они захватили власть в октябре 1917 года.

Октябрь 1917 года: Государственный переворот или массовое восстание?

Среди антикоммунистических историков долгое время считалось, что Октябрьская революция была всего лишь «государственным переворотом», путчем, который не получил народной поддержки. Старый пропагандист времен «холодной войны» из Гарвардского университета Ричард Пайпс писал: «Ленин, Троцкий и их соратники захватили власть силой, свергнув неэффективное, но демократическое правительство. Другими словами, правительство, которое они основали, возникло в результате акта насилия, совершенного крошечным меньшинством» [2].

Эта версия не выдерживает объективного анализа, и более серьезные ученые в большинстве своем с презрением отвергают ее. Например, профессор Суни (Suny) из Мичиганского университета написал: «Большевики пришли к власти не потому, что были превосходными манипуляторами или циничными оппортунистами, а потому, что их политика, сформулированная Лениным в апреле и сформированная событиями последующих месяцев, поставила их во главе по-настоящему народного движения» [3].

Один английский историк пишет: «Безусловно, большевистская агитация и организация сыграли решающую роль в радикализации масс. Но не большевики вызвали народное недовольство или революционные настроения. Это вытекало из собственного опыта масс в отношении сложных экономических и социальных потрясений и политических событий. Вклад большевиков состоял, скорее, в том, чтобы сформировать у рабочих понимание социальной динамики революции и способствовать осознанию того, как насущные проблемы повседневной жизни связаны с более широким социальным и политическим порядком. Большевики получили поддержку, потому что их анализ и предлагаемые решения казались разумными… Когда в октябре большевики свергли временное правительство Керенского, страдающим массам это показалось не смертельным ударом по политическому организму, сколько актом эвтаназии» [4].

Но, пожалуй, самым значительным свидетельством популярности большевистских идей являются слова самого решительного политического оппонента Ленина, Юлия Мартова. В письме П. Б. Аксельроду от 19 ноября 1917 года, всего через месяц после захвата власти большевиками, Мартов писал:

Вот положение. Оно трагично. Поймите, что все-таки перед нами победившее восстание пролетариата, т.е. почти весь пролетариат стоит за Лениным и ждет от переворота социального освобождения, и притом понимает, что он вызвал на бой все антипролетарские силы. При этих условиях не быть, хотя бы в роли оппозиции, в рядах пролетариата — почти нестерпимо [5].

Мартов был, по меньшей мере, честным человеком. Несмотря на свою оппозицию политике Ленина, он должен был признать, что революция, возглавленная большевиками, была осуществлена при поддержке рабочего класса.

Теория русской революции

Русской революции 1917 года предшествовали долгие теоретические дебаты относительно ее политической и социальной динамике. Среди марксистов всех мастей было общепризнано, что грядущая революция, учитывая социальную, экономическую и политическую отсталость России, будет демократической революцией. Но именно здесь согласие заканчивалось. Меньшевики утверждали, что в соответствии с демократическими задачами революции за свержением царя последует установление демократического буржуазного правительства. Политическими бенефициарами революции, в руки которых обязательно перейдет власть, будут представители либеральной буржуазии.

Ленин выдвинул другую теорию — «демократической диктатуры пролетариата и крестьянства». Революция, утверждал он, будет носить, по существу, демократический характер и положит конец основному политическому и социальному наследию феодализма; но Ленин отрицал, что руководство революцией будет или может быть предоставлено буржуазии. Вместо этого он настаивал на том, что руководство будет находиться в руках пролетариата и передовых слоев крестьянства; и что государственная власть, основанная на таком союзе двух эксплуатируемых классов, будет «демократической диктатурой пролетариата и крестьянства». Это была промежуточная позиция между позицией меньшевиков и теорией перманентной революции Троцкого.

Троцкий утверждал, что в ХХ веке, — экономические и социальные условия которого, рассматриваемые с точки зрения общего развития капитализма и социальной мощи промышленного пролетариата, качественно отличались от условий конца XVIII и XIX веков, — демократическая революция в России не просто воспроизвела бы исторический опыт Западной Европы и Северной Америки. Он настаивал на том, что пролетариат, взяв на себя руководство демократической революцией, будет вынужден, логикой своего положения, взять политическую власть и инициировать проведение социалистических мер, направленных против устоев капиталистической собственности. Таким образом, Троцкий еще в 1906–07 годах предсказывал, что демократическая революция развернется в России в форме социалистической революции, завершающейся завоеванием политической власти рабочим классом.

В напряженной фракционной атмосфере российской социал-демократии до 1917 года Троцкий занимал особую позицию, которая отделяла его как от меньшевиков, так и от большевиков. Ленин направил многие из своих ударов в сторону Троцкого. По тем вопросам, которые касались характера политической организации, критика Ленина была обоснованной. Попытки Троцкого примирить большевиков и меньшевиков были ошибочными. Но оценка Троцким динамики русской революции подтвердилась. Доказательством политической объективности Ленина является то, что он не позволил старым фракционным спорам затуманить свои оценки. В этом важнейшем качестве Ленин был гораздо более великим человеком, чем многие из тех, кто окружал его в руководстве большевистской партии. Таким образом, по возвращении в Россию в апреле 1917 года Ленин, к изумлению своих давних соратников по большевистской партии — Зиновьева, Каменева и, в конце концов, Сталина, — взял на вооружение основные постулаты теории перманентной революции Троцкого и поставил перед большевиками задачу свержения буржуазного Временного правительства и установления пролетарского режима.

Изменение в позиции Ленина, несомненно, явилось результатом его анализа истоков и исторического значения Первой мировой войны, который нашел свое законченное выражение в его превосходной брошюре Империализм, как высшая стадия капитализма (1916). Для Ленина мировая война ознаменовала начало нового этапа мировой истории. Война представляла собой исторический кризис всего мирового капиталистического порядка, и это, настаивал он, должно стать отправной точкой для понимания природы и задач русской революции.

Поэтому, когда в феврале 1917 года в России разразилась революция, для Ленина это означало не начало буржуазно-демократических преобразований в России, а, скорее, начало мировой социалистической революции.

Противоречия русской революции

Ни Ленин, ни Троцкий не считали, что Россия, если судить исключительно с точки зрения ее собственного уровня экономического развития, созрела для социализма. В действительности, она сильно отставала от капиталистических государств Европы и Северной Америки. Социалистическая революция стала необходима России, поскольку мировые условия не оставляли других возможностей для прогрессивного национального развития. Даже если бы большевики «воздержались» от захвата власти, объясняя это недостаточным экономическим развитием России, итогом 1917 года стало бы не появления либеральной демократии, основанной на процветающем капитализме. Скорее всего Россию постигла бы участь других отсталых стран в эпоху империализма, то есть увековечение отсталости и полуколониальной зависимости. Проницательность этой оценки была продемонстрирована не только попыткой государственного переворота генерала Корнилова в августе 1917 года, но и всем ходом Гражданской войны, последовавшей за захватом власти большевиками.

Какой же была перспектива и стратегия большевиков? Мировые условия вынудили их взять власть и начать социалистическую революцию в отсталой стране. Но, учитывая тот факт, что Россия была намного ниже уровня экономического и культурного развития, необходимого для достижения социализма, сохранение пролетарской диктатуры и конечная реализация социализма зависели от завоевания власти рабочим классом в одной или нескольких развитых капиталистических странах. Только тогда Советская Россия получила бы доступ к экономическим ресурсам, необходимым для социалистического преобразования своей экономики.

Была ли правильной стратегия большевиков?

Большевистская стратегия предполагала огромную уверенность в политической зрелости рабочего класса, а также в опережающем развитии социальных противоречий внутри европейского и мирового капитализма. Можно сегодня спросить: в какой степени это было оправдано? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо рассмотреть стратегию большевиков в адекватном историческом контексте. Роза Люксембург, которую ни в коем случае нельзя назвать апологетом большевистского захвата власти, безоговорочно одобряла именно этот аспект политики Ленина и Троцкого. Из своей тюремной камеры в Германии она писала:

Судьба революции в России полностью зависела от международных событий. То, что большевики целиком ориентировали свою политику на мировую революцию пролетариата, как раз и есть самое блестящее свидетельство их политической дальновидности и принципиальной верности смелому курсу избранной политики [6].

В самом деле, Октябрьская революция была выражением и катализатором величайшего революционного движения в мировой истории. По всей Европе и даже в Соединенных Штатах буржуазные режимы чувствовали себя чрезвычайно уязвимыми перед страстями, которые были развязаны мировой войной. В течение года после Октябрьской революции Германия и большая часть Центральной Европы были охвачены революционными потрясениями, и казалось, что стратегия большевиков вполне оправдана.

Если эти революции не увенчались успехом — революции в Германии, революция в Венгрии, потрясения, имевшие место по всей Центральной Европе, — то это демонстрировало не утопический характер большевистской стратегии, а слабость политического руководства рабочего класса за пределами России. В Европе не существовало ни одной партии, хотя бы отдаленно сравнимой с большевиками по своим политическим качествам и способностям к руководству. Причины этого следует искать в оппортунистическом перерождении европейских социалистических партий, которые предали рабочий класс в самом начале империалистической войны в 1914 году.

Поражение немецкого рабочего класса в 1918–1919 годах и убийство Люксембург и Либкнехта оказали разрушительное воздействие на развитие немецкой революции и оказали глубокое влияние на будущую судьбу Советского Союза. Большевики надеялись, что за революцией в России вскоре последуют революционные движения рабочего класса по всей Европе, и они основывали свою политику именно на этом.

Гражданская война и военный коммунизм

С самого начала правительству пришлось бороться за свою жизнь. Большевики унаследовали, среди прочего, Первую мировую войну, в которую Россия все еще была вовлечена. Стратегия, которой придерживались большевики на переговорах с германским верховным командованием, чтобы привести эту войну к концу, очень ясно продемонстрировала их стратегическую ориентацию. Зимой 1917–1918 гг. Троцкий в Брест-Литовске вел переговоры так, как никто и никогда в мировой истории прежде не делал. Он обращался не к германскому правительству, не к германскому генералитету, а к германскому и международному пролетариату. Он надеялся, что публичное разоблачение войны, например, публикация секретных договоров между царским правительством и другими империалистическими правительствами, продемонстрирует массам крайне реакционный характер войны и ускорит развитие революционных настроений на фронте. Троцкий не так уж ошибся в своих расчетах. Большевистская агитация деморализовала немецкую армию. В Германии в январе 1918 года вспыхнули массовые демонстрации, но революция, на которую надеялись большевики, тогда еще не разразилась. Она начнется через восемь или девять месяцев. Между тем большевики были вынуждены подписать «похабный» мир, чтобы выиграть время революционному режиму до тех пор, пока международные события не обеспечат поддержку окруженной врагами Советской республике со стороны международного рабочего класса.

Но подписание мирного соглашения в Брест-Литовске в марте 1918 года едва ли положило конец бедам большевиков. Решение выйти из войны возмутило все империалистические правительства, которые были связаны с царской Россией. Великобритания и Франция, к которым теперь присоединились Соединенные Штаты, высокомерно ожидали, что российское правительство, даже при большевиках, будут выполнять старые обязательства царя и продолжит поставлять пушечное мясо на фронт. Брест-Литовский мирный договор поразил всех. Но как только они оправились от неприятного сюрприза, союзники поддержали и оказали прямую военную и финансовую поддержку группам царских офицеров с целью свержения большевиков. Без этой поддержки Гражданская война никогда не приняла бы таких трагических масштабов. В конце концов, большевики вели Гражданскую войну на 14 различных фронтах протяжённостью около 8000 км.

Международный рабочий класс не смог свергнуть свою собственную буржуазию, но его симпатии к Советской России — и это особенно верно в отношении рабочих Франции и Англии — стали решающим фактором провала империалистической интервенции на стороне белых. Этой симпатией объясняется слабость американского вмешательства. Президент Вудро Вильсон послал войска для борьбы с большевиками. Соединенные Штаты высадили экспедиционный корпус в Архангельске, к северу от Москвы. Сегодня, через дорогу от Кобо-Холла в центре Детройта находится небольшая выставка, посвященная этой злополучной экспедиции пол названием «Белый медведь» (Polar Bear), которая была предпринята Вильсоном против большевистского правительства в 1918 году. Об этом аспекте американской истории известно очень мало, но правительство США сыграло важную роль в попытке свергнуть режим Ленина и Троцкого в 1918 году. Солдаты по какой-то причине заблудились, их пришлось спасать, и вся авантюра закончилась так же бесславно, как и началась.

Хотя большевики смогли выстоять против интервенции империалистов, Гражданская война опустошила Советскую Россию. Более того, она глубоко повлияла на революционную политику большевиков. Чтобы спасти революционное правительство, большевики централизовали экономическую и политическую власть. В июне 1918 года был издан первый декрет о национализации всех крупных отраслей промышленности. В намерения большевиков не входило проводить такие радикальные меры квазисоциалистического характера, к которым экономика не была готова, но эти меры были навязаны необходимостью снабжать Красную армию, которая под руководством Льва Троцкого выросла в боевую силу до пяти миллионов крестьян. Советское правительство должно было не только изготовлять оружие, одевать и обувать Красную армию, но и кормить солдат, что было достигнуто по большей части за счет принудительной реквизиции зерна у крестьянства. Эта политика, конечно, была непопулярной, но она устояла в той степени, в какой крестьяне понимали, что если большевиков свергнут, то вернутся помещики. Таким образом, крестьяне соглашались терпеть эту политику до тех пор, пока большевиков рассматривали в качестве силы, которая охраняла их от господства помещиков.

К 1920 году Красная армия разгромила практически все контрреволюционные силы, но хозяйство Советской России находилось в состоянии фактического коллапса. Масштабы разрушений были ошеломляющими. Подсчитано, что к концу Гражданской войны, в 1920–21 годах, около 20 миллионов человек умерло от голода. Более того, в период с 1917 по 1920 год Москва потеряла 44,5 процента своего населения; Петроград, крупнейший промышленный центр, потерял 57,5 процента населения. Эти цифры особенно важны, так как они проливают некоторый свет на судьбу самого рабочего класса после революции. Многие из проблем, с которыми позже столкнулось большевистское правительство, были вызваны социальной дезинтеграцией российского рабочего класса после революции. К 1923–24 годам в социальной структуре России произошли значительные изменения. Революционный пролетариат, поддержавший Октябрьскую революцию, понес огромные потери в результате Гражданской войны, навязанной российским массам мировым империализмом. Именно в этом контексте следует подходить к пониманию цепочки событий, приведших к формированию Левой оппозиции в 1923 году.

Продолжение следует.

Примечания:

[1] Письмо Л. Троцкого членам ЦК и ЦКК 8 октября 1923 г. URL: https://www.wsws.org/ru/articles/2023/10/13/lett-o13.html.

[2] Richard Pipes, 'Why Russians Act like Russians,' Air Force Magazine (June 1970), 51–55.

[3] Ronald G. Suny, «Revising the old story: the 1917 revolution in light of new sources», in: The Workers’ Revolution in Russia 1917: The View from Below, ed. by Daniel H. Kaiser, Cambridge University Press 1987, 19.

[4] Steve A. Smith, 'Petrograd in 1917,' in: The Workers' Revolution in Russia, 1917, 52.

[5] Ю. О. Мартов, Избранное. Москва, 2000 г., стр. 567.

[6] Роза Люксембург, О социализме и русской революции. М.: Политиздат, 1991 г., статья «Рукопись о русской революции», стр. 308.